ЧТЕНИЕ

ЧТЕНИЕ - совокупность практик, методик и процедур работы с текстом. Возникает вместе с появлением письменности, письма как формы фиксации выражаемых в языке содержаний, знаковой системы коммуникации людей, отделенной от ситуации здесь-и-сейчас взаимодействия. Изначально конституируется как стратегии перевода письма в устную речь, с одной стороны, как его буквальное озвучивание, а с другой - как истолкование закрепленного в нем инвариантного (надвременного и надпространственного) содержания в конкретных прагматических ситуациях востребованности этих содержаний. На первых этапах своего становления - это, как правило, элитарные и эзотерические практики, выделенная и специфицированная в раннетрадиционных обществах функция, закрепляемая как особый тип деятельности за фиксированными социальными категориями людей (жрецы, писцы), выступавших своеобразными медиумами (а то и трикстерами), вводивших тексты в надвременные (как правило, ритуальные) системы взаимодействия людей, поддерживавших сложно-составные деятельностно-знаковые практики-посредники, т.е. практики, которые всегда между (различными структурами, профанным и сакральным, жизнью и смертью). Исходными основными сферами применения Ч. являлись: 1) сфера хозяйственной деятельности в аспекте учета и контроля, в которой текст и его буквальное Ч. закрепляли и выражали в той или иной степени сакрализованную систему властных отношений господства и подчинения через артикуляцию накладываемых на социальных агентов прав и обязательств; 2) сфера литературы, предполагавшая обязательное озвучивание (как подлинного бытия) текста в разной мере ритуализированных пространствах; 3) сфера религии, сакрального, закрепляющая себя в том числе и в священных текстах, предполагающих: а) свое избирательное озвучивание в культовых практиках как их смыслоконституирующий компонент, связывающий мирское с трансцендентным, с одной стороны, б) и вновь письменно фиксируемое обнаружение (вычитывание) - истолкование ранее потаенных в них смыслов-ключей, оформляемых как комментарии к этим текстам (комментарии фрагментируют и процессуально проясняют подлежащее озвучиванию) - с другой. Уже в этом качестве Ч. выступало организационно-упорядочивающим началом культуры, центрируемой вокруг главного (в тенденции - единственного) культуро-конституирующего текста. В этой ретроспективе тексты литературы и искусства (фиксирующие прежде всего мифо-эпико-религиозные содержания) стремились к оформлению по образцу, по канону, внутри которого творец лишь с высшего благословения выговаривал вложенное (открывшееся в избранничестве) в него. Аналогично хозяйственные тексты не являлись простой бухгалтерией, а закрепляли собой осуществление предустановленного порядка, санкционировали-обосновывали (освящали) действия по его поддержанию. Отсюда мистифицированное отношение в традиционных культурах к написанному и озвучиваемому с написанного слову (как наделяемому собственным онтологическим бытием, занимающим свое место в порядке мира). Таким образом, Ч. изначально выступало как особая трансляционно-истолковательская практика и как инструментальный компонент более широких ритуально-речевых (имеющих тем самым прямые следствия для деятельности - поведения) практик, но и как культурообразующая практика в качестве оборотной стороны письма, возникновение которого есть один из показателей перехода от варварства к цивилизации. Принципиальное значение и далеко идущие для переинтерпретации практик, методик и процедур Ч. последствия имело возникновение фонетических систем письменности, создание буквенных алфавитов, зная которые стало в принципе (потенциально) возможным прочитать любой текст, даже не зная и не понимая значений образующих его единиц (слов). Во-первых, упрощение систем письма в фонетически организованной письменности в тенденции максимально расширяет круг читателей, накладывая ограничения лишь по линии владения-невладения техниками Ч. (зачастую даже автономно от владения-невладения техниками письма). Революционизирующую роль в этом отношении сыграли становление систем массового образования, начиная с овладения элементарной грамотностью, с одной стороны, и развитие технико-технологических средств тиражирования текстов (позволившее решить проблему их доступности, массовизации и содержательной плюрализации, обеспечивших возможность выбора текстов для Ч.) - с другой. Во-вторых, была задана тенденция к постепенному вытеснению обязательного посредничества между письменным текстом и его адресатом. Посредник (медиум, трикстер) стал либо локализироваться в особых позициях, конституированных по принципу компетентности (позволяющей читать иначе, чем все остальные) и авторитетности (стоит или не стоит принимать во внимание его прочтения), либо сливаться с самим читателем (что было манифестировано прежде всего в протестантском тезисе об отсутствии необходимости в посредничестве в общении человека и Бога). Функции посредника берет на себя, по сути, сам читаемый текст. В-третьих, была намечена тенденция к обмирщению, к де- секуляризации процедур Ч. и письма, в которых стало возможным и необходимым тренироваться (совершая ошибки) для овладения их техниками, с одной стороны, и которые стали встраиваться в профессиональные и иные прагматически-утилитарно ориентированные практики (деятельности) как их искусственно-средствовый инструментальный компонент (фиксация, селекция, хранение, передача), с другой. Эта десакрализация слова достигает своего апогея в Новое время с формированием многообразия специализированных знаниевых дискурсов, зачастую никак не связанных между собой (профессиональный дискурс в традиционном обществе не мог быть сформирован, а его тексты не могли быть прочитаны вне связи с культурообразующим текстом-мифом). Точно так же сакрально-ритуализированные практики посвящения в эзотерически-мистические знаниевые системы заменяются воспитательно-образовательными технологиями, где отбор во многом задается через способность-неспособность прочитать данный тип текста. Методологически этот посыл был оформлен как тезис о независимости содержаний как проясненного рационального мышления, так и данных (фактов) процессуально организованного опыта от средств и форм его выражения (истина независима от своего языкового оформления, другое дело, что последнее может быть более или менее прозрачным по отношению к ней). В-четвертых, применительно, как правило, к текстам литературы и искусства (хотя изначально это касалось почти исключительно религиозных текстов) возникла проблематика их адекватного прочтения-интерпретации не в плане репрезентирования ими реальности (тематика, монополизированная профессиональными и особенно научными дискурсами), а в плане выявления в Ч. смыслов, вложенных в художественное произведение автором, т. е. их подлинного понимания. Тем самым первый проект герменевтики Шлейермахера формулировался во многом именно как разработка методик и процедур Ч. С этой точки можно начинать вести отсчет становлению проблематики Ч. и письма (в их соотношении с языком) как собственно предметности философской и научной методологической рефлексии в западноевропейской традиции, окончательно оформившейся в качестве таковой лишь в последней четверти 19 в. Дополнительный импульс исследованию данной проблематики придала социология (прежде всего культур-социология), предложившая трактовку Ч. как специфической формы языкового общения людей, опосредованного текстами, как особой социокультурной практики. При этом, если философия сосредоточилась прежде всего на исследовании языка и письма как семиотической системы (с возникновением семиотики), то социология поместила в фокус своего внимания именно специфически интерпретированную проблематику Ч. В рамках коммуникативистски ориентированной социологии последнее рассматривалось как спецификация общей модифицированной схемы коммуникации, берущей свое начало от работ Якобсона. Здесь речь шла об условиях адекватности замыслу адресанта восприятия смысла (передаваемого по определенному каналу в контексте той или иной ситуации сообщения) адресатом. Основная цель акта коммуникации виделась при этом не в обращении адресата к самому сообщению как таковому, а в тех реакциях, которые оно должно было вызвать (по замыслу) в поведении читателя. Тогда основные задачи организации Ч. определялись как техническое обеспечение снятия шумов, могущих исказить требуемое воздействие данного сообщения на поведение через как невосприятие предлагаемого смысла, так и через возможности его множественных интерпретаций, выходящих за допустимые с точки зрения адресанта (он же - манипулятор) границы. По аналогичному сценарию строились стратегии обучения техникам Ч. в рамках контролируемых (субъектами, институтами) социализационных программ, но с возможным акцентом на Ч. как на практиках, способных (через выработку собственной позиции, личностного отношения и т.д.) блокировать навязываемый автоматизм социального поведения. Оба эти аспекта нашли отражение в современных исследованиях средств массовой коммуникации (усиленные анализом проблематики соотношения стратегий Ч. и аудиовизуальных методов работы с информацией и упаковки культурных содержаний). Но в этом случае проблематика начинает выходить как за рамки социологии, так и Ч. в собственном смысле слова. Иной тематизм в понимании Ч. был предложен в социологии литературы, где оно трактуется как один из основных видов культурной активности, связанный прежде всего с освоением произведений (текстов) художественной литературы. Кроме внешне-количественного социологического описания Ч. здесь была разработана модель традиционного понимания Ч. как взаимодействия между целостно-замкнутым произведением, за которым проступает фигура автора, и читателем. При этом имена авторов несут в себе институционально зафиксированную знаково-символическую нагрузку, указывают на определенные художественные направления, методы, стили и т. д., отсылают к означаемым иерархией их произведений-образцов смыслам, которые, правильно читая (в процессе Ч.), обнаруживает контрагент автора - читатель. В собственно социологическом анализе интерпретационно-смысловая сторона Ч. как бы гипотетически постулируется (в этом смысле - подразумевается, учитывается), но не является собственно предметом рассмотрения, подменяется заимствуемыми из иных культурных практик (литера- турной критики, литературоведения и т. д.) шкалами оценок и системами образцов-эталонов, упорядочивающих процессы и задающих (ставящих) рамки для интерпретации того или иного читательского поведения. В фокусе же изучения оказываются по сути отсылающие друг к другу системы означений, маркирующие (через имена и названия, дополняемые количественными замерами выборов-предпочтений) культурное пространство и позволяющие типологизировать манифестирующих свое отношение к тем или иным знакам (именам, названиям, темам, сюжетам, жанрам и т. д.) индивидов как читателей. Дополнительно может быть сформулирована задача дифференциации Ч. как деятельности по поддержанию статуса, престижа, стиля жизни того или иного социального агента (где Ч. есть не более чем функциональная атрибуция - был, видел, в курсе, имею, знаю и т. д., или - от противного - стыдно не знать и т. д.) и Ч. как собственно культурной практики, направленной на обнаружение смыслов. В культур-социологии акцент в анализе Ч. переносится на его культуро-субъекто-образующие параметры (особенно в текстовых и коммуникативных подходах понимания самой культуры). Само понятие Ч. при этом универсализируется, трактуется как одна из основных культурных трансляционно-трансмутационных практик, позволяющая овладеть знаково закрепленными (данными в текстах и сообщениях), отделенными от непосредственных ситуаций социального взаимодействия здесь-и-сейчас, но выполняющими по отношению к ним программно-моделирующие функции, с инвариантными содержаниями. Здесь содержатся возможности как редукции Ч. к совокупности технологий работы со знаками, так и его трактовки как порождающего интерпретации механизма, а тем самым и его понимания как смыслообразующих практик. Согласно последней точке зрения, читать - значит выявлять (и порождать) смыслы, запускать автокоммуникацию, а схватывание смыслов есть конкретизирующее по отношению к человеческой индивидуальности действие. Смена типов коммуникации, языковых практик, технологий работы с информацией, стратегий Ч. и письма универсализируется в ряде куль-тур-социологических дискурсов до системо-социо-культуро-порождающих событий европейской истории. Близких взглядов придерживаются и теоретики информационного общества. В этом смысле говорят о третьей (невидимой) революции (наряду с артикулированными экономической и социально-политической революциями). В этом же отношении интерес представляет концепция галактики Гутенберга Мак-Люэна, в которой изобретение наборного шрифта И.Гутенбергом в 15 в. рассматривается как импульс, породивший культуру зрения, которая по сути есть культура Ч., гос- подствовавшая вплоть до электронной эпохи , т. е. до 1960-х. Тем не менее закрепление термина Ч. как обозначающего универсальный культурный механизм в европейской культуре оказалось связано не с социологическими анализами, а с переосмыслением рефлексии над языком и письмом, осуществленной в структуралистски ориентированной лингвистике (начиная с Соссюра), в семиотике (начиная с Пирса), в философии языка в традиции аналитической философии (начиная с Витгенштейна), в литературоведении и литературной критике (начиная с новой критики). В фокусе обсуждения оказались оппозиции языка и реальности, речи и языка, речи и письма, письма и Ч. и поиск путей их преодоления. Наиболее целостно и детально эта проблематика была разработана прежде всего внутри различных вариантов французского структурализма и постструктурализма (Деррида, Р.Барт, Лиотар, Батай, Бодрийяр, Делез, Гваттари, Фуко, Гольдман, Бурдье и др.) и близких им американских версиях (Джеймисон, П. де Ман, Дж. X. Миллер, X. Блум и др.). Ряд близких идей, частично развиваемых в данной традиции, был сформулирован М.М. Бахтиным. Одним из основных результатов усилий этого круга авторов и явилась синтетическая концепция письма-Ч. (или Ч.-письма), фундируемая всем комплексом постструктуралистских построений, с одной стороны, и сама провоцирующая постмодернистский характер возможных дискурсов, с другой. Исходным для ее понимания является трактовка реальности мира как по преимуществу и главным образом оформляемой языком и в языке знаковой реальности, выражаемой как совокупность текстов, интертекст, гипертекст, ризома текстов. Соответственно и человеческое сознание повествовательно по своей природе и обнаруживаемо по преимуществу и главным образом как текстовые нарративы. Мир, следовательно, открывается человеку в виде историй-рассказов о нем. Текст же приобретает смысловое единство не в своем происхождении, а в своем предназначении. Смыслы порождаются в процессе обезличенного функционирования текста, его становлении, производстве, деконструкции, интерпретации в соучаствующих актах Ч. и письма как инициирующих игру означающих, как порождающих практики означивания, но не выражающих означаемое, а отсылающих к другим означающим, к их бесконечному ряду, очерчиваемому горизонтом языка (письма). Тем самым постструктурализм исходит из разработанной в структурной лингвистике концепции немотивированности означающего, его произвольности по отношению к означаемому, с которым у него нет в действительности никакой естественной связи. Соответственно формулируется несколько исходных теоретико-методологических установок концепции: 1) противопоставление замкнутости, завершеннос- ти, отграниченности, классифицированности произведения принципиальной незамкнутости, незавершенности, открытости, неквалифицируемости извне текста (тезис о смерти произведения); 2) отрицание единственности изначально заложенного в тексте смысла (что постулировалось по отношению к произведению), а соответственно и возможности единственно правильного его прочтения (тезис о децентрированности текста, потере им трансцендентального означающего; центр везде, текст можно читать с любого места); 3) отрицание наличия вообще какого-либо смысла в тексте вне практик работы с ним, т. е. вне процедур Ч. и письма, деконструкции и интерпретации, которые только и порождают смыслы; при этом текст, допуская любые прочтения, остается принципиально избыточным к каждому из них (принцип неразрешимости текста; смысл нельзя снять в гегелевском смысле слова, Ч. рано или поздно заводит в смысловой тупик, логически неразрешимый, но отсылающий к другому смыслу - такому же тупику), а любое прочтение по определению неверно (так как допустимо всегда и иное Ч.; принцип дополнения-дополнительности, отрицающий само представление о возможности полного и исчерпывающего наличия); 4) утверждение того, что смысл не может быть обнаружен в тексте, а может быть туда только вложен, так как в тексте нет и не может быть никакого объективного смысла как воспроизведения внешней реальности (текст не имеет референтов вовне себя, он нереференциален); проблема поиска референтов (точнее, Ч., следов как обозначений отсутствия наличия референтов как априорно записанного в тексте) перекладывается на читателей, в многообразии интерпретации которых порождается множество смыслов, что делает сам вопрос о референтах текста бессмысленным; 5) утверждение невозможности насильственного овладения текстом, попытка которого каждый раз повторяется при проведении над ним аналитических операций, пытающихся подчинить текст господствующим стереотипам; основанием работы с текстом является желание (историческое бессознательное у Фуко); в свою очередь, текст сам является машиной производства желаний; в этом ключе интерес представляет различение Р.Бартом текстов-удовольствий и текстов-наслаждений, требующих и одновременно стимулирующих разные читательские стратегии, ориентированные на потребление (первый случай) и производство (второй случай) читаемых текстов (аналогично в американской традиции различаются наивный и сознательный читатели); 6) обоснование того, что как нет произведения в качестве сообщения автора, означивающего его замысел, так нет и самого автора как порождающего смыслы текста (тезис о смерти автора); соответственно, зада- ние тексту некоего смыслового единства - удел читателя (тем самым основные фигуранты текстовых практик - анонимный скриптор (пишущий) и безличный некто (читающий). Соответственно в перспективе Ч.-письма (письма-Ч.) общество перестает быть прежде всего средой обмена, где самое главное - циркулировать и заставлять циркулировать, скорее, оно представляет собой записывающее устройство, для которого основное - метить и быть помеченным (Делез и Гваттари). Тем самым социальная реальность в постструктуралистско-постмодернистской социологии может быть осмыслена как квазизнаковая, как заговорившая реальность. В этом отношении социологические дискурсы реализуют еще установку М.М.Бахтина, призывавшего трактовать человеческий поступок как потенциальный текст, который только и может быть понят как поступок, а не физическое действие в диалогическом контексте своего времени (как реплика, как смысловая позиция, как система мотивов). В этом же ключе Бурдье говорит о пространстве-полях постоянно переструктурирующихся символических различений на основе символических капиталов и сформированных габитусов, перераспределяющих власть внутри этих полей. В этом же ключе Бауман трактует саму возможность социологии в постмодернистскую эпоху как возможность необходимого комментария к повседневным практикам означивания. (Ср. тезис о познании мира только в форме литературного дискурса Лиотара и Джеймисона). В позитивной формулировке этот тезис звучит как необходимость вступать в игру означающих, в процесс письма, тем самым постоянно инициируя Ч. Таким образом и под углом зрения социологии практики письма-Ч. (Ч.-письма) универсализируются (в своей нераздельности) до социо-культуро-конституирующих. Следовательно, в постструктуралистско-постмодернистской перспективе вне стратегий Ч. (как и письма) нет никаких оснований говорить о какой-либо иной реальности, кроме как о реальности процессуальности Ч.-письма (письма-Ч.). Более того, Ч. творит самого читателя (Эко). Другое дело, что в конкретных стратегиях поддержания этой процессуальности происходит (согласно Фуко) перераспределение знания-власти, стремящегося к собственной институциализации, переструктурирование проблемных смысловых полей, конституированных к данному времени различными дискурсивными практиками, вплоть до эпистемических разрывов с предшествующим знанием-властью, что заставляет как бы заново конституировать для себя предметы (тексты) своих интерпретаций, основываясь на новых способах различения, возникающих из иных реконструкций архива знания. Тем самым стратегии Ч. (и письма) оказываются не только репрезентантами реальности, но и средствами орга- низации социума, коль скоро они сами пронизаны властью, т. е. множественностью силовых отношений [воля к знанию, реализуемая в Ч. (и письме), есть одновременно воля к власти]. Единственное средство оппонирования власти-знанию - глобальная ревизия стереотипов наивного читателя, ведь любое повествование не только обеспечивает через интерпретации доступ в мир, но и скрывает и искажает его. (См. также Текст, Интертекстуальность, Означивание, Ризома, Смерть Автора, Смерть субъекта.) В.Л. Абушенко


Смотреть больше слов в «Энциклопедии Истории философии»

ЧТО ТАКОЕ ФИЛОСОФИЯ? →← ЧИТАТЕЛЬ

Смотреть что такое ЧТЕНИЕ в других словарях:

ЧТЕНИЕ

ЧТЕНИЕ, -я, ср.1.см. читать. 2. То, что читается, читаемоепроизведение, сочинение. Интересное, занимательное ч. 3. обычно мн.Собрание, на к-ром читают вслух (устар.). Литературные чтения. 4. мн. Цикллекций или докладов в память выдающегося ученого, писателя. Ломоносовскиечтения в университете.... смотреть

ЧТЕНИЕ

чтение ср. 1) Процесс действия по знач. глаг.: читать (1-5,7). 2) Предмет обучения навыкам чтения. 3) То, что читают; читаемый текст. 4) Устное изложение чего-л.; лекция.<br><br><br>... смотреть

ЧТЕНИЕ

чтение с.1. reading беглое чтение — cursory reading провести первое, второе и т. д. чтение законопроекта (в парламенте) — give* the bill its first, se... смотреть

ЧТЕНИЕ

чтение редакция, проект; проглядывание, прочтение, произнесение, считка, зачитывание, прочитывание, читание, считывание, скорочтение, мелодекламация, декламация, итацизм, чтиво, читка, декламирование, литература Словарь русских синонимов. чтение читка (разг.) Словарь синонимов русского языка. Практический справочник. — М.: Русский язык.З. Е. Александрова.2011. чтение сущ. • декламация Словарь русских синонимов. Контекст 5.0 — Информатик.2012. чтение сущ., кол-во синонимов: 20 • быстрочтение (1) • декламация (10) • декламирование (4) • зачитка (3) • зачитывание (10) • итацизм (1) • книгочтение (1) • литература (24) • мелодекламация (2) • погласица (2) • проглядывание (12) • произнесение (19) • прочитывание (15) • прочтение (17) • скорочтение (1) • считка (2) • считывание (7) • читанье (5) • читка (7) • чтиво (5) Словарь синонимов ASIS.В.Н. Тришин.2013. . Синонимы: быстрочтение, декламация, декламирование, зачитка, зачитывание, итацизм, литература, мелодекламация, погласица, проглядывание, произнесение, прочитывание, прочтение, скорочтение, считка, считывание, читание, читка, чтиво... смотреть

ЧТЕНИЕ

ЧТЕНИЕсовокупность практик, методик и процедур работы с текстом. Возникает вместе с появлением письменности, письма как формы фиксации выражаемых в язы... смотреть

ЧТЕНИЕ

- совокупность практик, методик и процедур работы с текстом. Возникает вместе с появлением письменности, письма как формы фиксации выражаемых в языке содержаний, знаковой системы коммуникации людей, отделенной от ситуации "здесь-и-сейчас" взаимодействия. Изначально конституируется как стратегии перевода письма в устную речь, с одной стороны, как его буквальное озвучивание, а с другой - как истолкование закрепленного в нем инвариантного (надвременного и надпространственного) содержания в конкретных прагматических ситуациях востребованности этих содержаний. На первых этапах своего становления - это, как правило, элитарные и эзотерические практики, выделенная и специфицированная в раннетрадиционных обществах функция, закрепляемая как особый тип деятельности за фиксированными социальными категориями людей (жрецы, писцы), выступавших своеобразными медиумами (а то и "трикстерами"), вводивших тексты в надвременные (как правило, ритуальные) системы взаимодействия людей, поддерживавших сложносоставные деятельностно-знаковые практики-посредники, т.е. практики, которые всегда между (различными структурами, профанным и сакральным, жизнью и смертью). Исходными основными сферами применения Ч. являлись: 1) сфера хозяйственной деятельности в аспекте учета и контроля, в которой текст и его буквальное Ч. закрепляли и выражали в той или иной степени сакрализованную систему властных отношений господства и подчинения через артикуляцию накладываемых на социальных агентов прав и обязательств; 2) сфера литературы, предполагавшая обязательное озвучивание (как подлинного бытия) текста в разной мере ритуализированных пространствах; 3) сфера религии, сакрального, закрепляющая себя в том числе и в "священных текстах", предполагающих: а) свое избирательное озвучивание в культовых практиках как их смыслоконституирующий компонент, связывающий мирское с трансцендентным, с одной стороны, б) и вновь письменно фиксируемое обнаружение ("вычитывание") - истолкование ранее потаенных в них смыслов-ключей, оформляемых как комментарии к этим текстам ("комментарии" фрагментируют и процессуально проясняют подлежащее озвучиванию) - с другой. Уже в этом качестве Ч. выступало организационно-упорядочивающим началом культуры, центрируемой вокруг главного (в тенденции - единственного) культуро-конституирующего текста. В этой ретроспективе тексты литературы и искусства (фиксирующие прежде всего мифо-эпико-религиозные содержания) стремились к оформлению по образцу, по канону, внутри которого творец лишь с высшего благословения выговаривал вложенное (открывшееся в избранничестве) в него. Аналогично хозяйственные тексты не являлись простой бухгалтерией, а закрепляли собой осуществление "предустановленного порядка", санкционировали-обосновывали (освящали) действия по его поддержанию. Отсюда мистифицированное отношение в традиционных культурах к написанному и озвучиваемому с написанного слову (как наделяемому собственным онтологическим бытием, занимающим свое место в порядке мира). Таким образом, Ч. изначально выступало как особая трансляционно-истолковательская практика и как "инструментальный" компонент более широких ритуально-речевых (имеющих тем самым прямые следствия для деятельности - поведения) практик, но и как культурообразующая практика в качестве оборотной стороны письма, возникновение которого есть один из показателей перехода от варварства к цивилизации. Принципиальное значение и далеко идущие для переинтерпретации практик, методик и процедур Ч. последствия имело возникновение фонетических систем письменности, создание буквенных алфавитов, зная которые стало в принципе (потенциально) возможным прочитать любой текст, даже не зная и не понимая значений образующих его единиц (слов). Во-первых, упрощение систем письма в фонетически организованной письменности в тенденции максимально расширяет круг читателей, накладывая ограничения лишь по линии владения-невладения техниками Ч. (зачастую даже автономно от владения-невладения техниками письма). Революционизирующую роль в этом отношении сыграли становление систем массового образования, начиная с овладения элементарной грамотностью, с одной стороны, и развитие технико-технологических средств тиражирования текстов (позволившее решить проблему их доступности, массовизации и содержательной плюрализации, обеспечивших возможность выбора текстов для Ч.) - с другой. Во-вторых, была задана тенденция к постепенному вытеснению обязательного посредничества между письменным текстом и его адресатом. Посредник (медиум, "трикстер") стал либо локализироваться в особых позициях, конституированных по принципу компетентности (позволяющей читать иначе, чем все остальные) и авторитетности (стоит или не стоит принимать во внимание его прочтения), либо сливаться с самим читателем (что было манифестировано прежде всего в протестантском тезисе об отсутствии необходимости в посредничестве в общении человека и Бога). Функции посредника берет на себя, по сути, сам читаемый текст. В-третьих, была намечена тенденция к обмирщению, к десекуляризации процедур Ч. и письма, в которых стало возможным и необходимым тренироваться (совершая ошибки) для овладения их техниками, с одной стороны, и которые стали встраиваться в профессиональные и иные прагматически-утилитарно ориентированные практики (деятельности) как их искусственно-средствовый инструментальный компонент (фиксация, селекция, хранение, передача), с другой. Эта десакрализация слова достигает своего апогея в Новое время с формированием многообразия специализированных знаниевых дискурсов, зачастую никак не связанных между собой (профессиональный дискурс в традиционном обществе не мог быть сформирован, а его тексты не могли быть прочитаны вне связи с культурообразующим текстом-мифом). Точно так же сакрально-ритуализированные практики посвящения в эзотерически-мистические знаниевые системы заменяются воспитательно-образовательными технологиями, где отбор во многом задается через способность-неспособность прочитать данный тип текста. Методологически этот посыл был оформлен как тезис о независимости содержаний как проясненного рационального мышления, так и данных (фактов) процессуально организованного опыта от средств и форм его выражения (истина независима от своего языкового оформления, другое дело, что последнее может быть более или менее прозрачным по отношению к ней). В-четвертых, применительно, как правило, к текстам литературы и искусства (хотя изначально это касалось почти исключительно религиозных текстов) возникла проблематика их адекватного прочтения-интерпретации не в плане репрезентирования ими реальности (тематика, монополизированная профессиональными и особенно научными дискурсами), а в плане выявления в Ч. смыслов, вложенных в художественное произведение автором, т. е. их подлинного понимания. Тем самым первый проект герменевтики Шлейермахера формулировался во многом именно как разработка методик и процедур Ч. С этой "точки" можно начинать вести отсчет становлению проблематики Ч. и письма (в их соотношении с языком) как собственно предметности философской и научной методологической рефлексии в западноевропейской традиции, окончательно оформившейся в качестве таковой лишь в последней четверти 19 в. Дополнительный импульс исследованию данной проблематики придала социология (прежде всего культур-социология), предложившая трактовку Ч. как специфической формы языкового общения людей, опосредованного текстами, как особой социокультурной практики. При этом, если философия сосредоточилась прежде всего на исследовании языка и письма как семиотической системы (с возникновением семиотики), то социология поместила в фокус своего внимания именно специфически интерпретированную проблематику Ч. В рамках коммуникативистски ориентированной социологии последнее рассматривалось как спецификация общей модифицированной схемы коммуникации, берущей свое начало от работ Якобсона. Здесь речь шла об условиях адекватности замыслу адресанта восприятия смысла (передаваемого по определенному каналу в контексте той или иной ситуации сообщения) адресатом. Основная цель акта коммуникации виделась при этом не в обращении адресата к самому сообщению как таковому, а в тех реакциях, которые оно должно было вызвать (по замыслу) в поведении читателя. Тогда основные задачи организации Ч. определялись как техническое обеспечение снятия "шумов", могущих исказить требуемое воздействие данного сообщения на поведение через как невосприятие предлагаемого смысла, так и через возможности его множественных интерпретаций, выходящих за допустимые с точки зрения адресанта (он же - манипулятор) границы. По аналогичному сценарию строились стратегии обучения техникам Ч. в рамках контролируемых (субъектами, институтами) социализационных программ, но с возможным акцентом на Ч. как на практиках, способных (через выработку собственной позиции, личностного отношения и т.д.) блокировать навязываемый автоматизм социального поведения. Оба эти аспекта нашли отражение в современных исследованиях средств массовой коммуникации (усиленные анализом проблематики соотношения стратегий Ч. и аудиовизуальных методов работы с информацией и упаковки культурных содержаний). Но в этом случае проблематика начинает выходить как за рамки социологии, так и Ч. в собственном смысле слова. Иной тематизм в понимании Ч. был предложен в социологии литературы, где оно трактуется как один из основных видов культурной активности, связанный прежде всего с освоением произведений (текстов) художественной литературы. Кроме внешне-количественного социологического описания Ч. здесь была разработана модель традиционного понимания Ч. как взаимодействия между целостно-замкнутым произведением, за которым проступает фигура автора, и читателем. При этом имена авторов несут в себе институционально зафиксированную знаково-символическую нагрузку, указывают на определенные художественные направления, методы, стили и т. д., отсылают к означаемым иерархией их произведений-образцов смыслам, которые, "правильно" читая (в процессе Ч.), обнаруживает контрагент автора - читатель. В собственно социологическом анализе интерпретационно-смысловая сторона Ч. как бы гипотетически постулируется (в этом смысле - подразумевается, учитывается), но не является собственно предметом рассмотрения, подменяется заимствуемыми из иных культурных практик (литературной критики, литературоведения и т. д.) шкалами оценок и системами образцов-эталонов, упорядочивающих процессы и задающих (ставящих) рамки для интерпретации того или иного читательского поведения. В фокусе же изучения оказываются по сути отсылающие друг к другу системы означений, маркирующие (через имена и названия, дополняемые количественными замерами выборов-предпочтений) культурное пространство и позволяющие типологизировать манифестирующих свое отношение к тем или иным знакам (именам, названиям, темам, сюжетам, жанрам и т. д.) индивидов как читателей. Дополнительно может быть сформулирована задача дифференциации Ч. как деятельности по поддержанию статуса, престижа, стиля жизни того или иного социального агента (где Ч. есть не более чем функциональная атрибуция - "был", "видел", "в курсе", "имею", "знаю" и т. д., или - "от противного" - "стыдно не знать" и т. д.) и Ч. как собственно культурной практики, направленной на обнаружение смыслов. В культур-социологии акцент в анализе Ч. переносится на его культуро-субъекто-образующие параметры (особенно в текстовых и коммуникативных подходах понимания самой культуры). Само понятие Ч. при этом универсализируется, трактуется как одна из основных культурных трансляционно-трансмутационных практик, позволяющая овладеть знаково закрепленными (данными в текстах и сообщениях), отделенными от непосредственных ситуаций социального взаимодействия "здесь-и-сейчас", но выполняющими по отношению к ним программно-моделирующие функции, с инвариантными содержаниями. Здесь содержатся возможности как редукции Ч. к совокупности технологий работы со знаками, так и его трактовки как порождающего интерпретации механизма, а тем самым и его понимания как смыслообразующих практик. Согласно последней точке зрения, читать - значит выявлять (и порождать) смыслы, запускать автокоммуникацию, а схватывание смыслов есть конкретизирующее по отношению к человеческой инди- видуальности действие. Смена типов коммуникации, языковых практик, технологий работы с информацией, стратегий Ч. и письма универсализируется в ряде куль-тур-социологических дискурсов до "системо-социо-культуро-порождающих" событий европейской истории. Близких взглядов придерживаются и теоретики информационного общества. В этом смысле говорят о третьей ("невидимой") революции (наряду с артикулированными экономической и социально-политической революциями). В этом же отношении интерес представляет концепция "галактики Гутенберга" Мак-Люэна, в которой изобретение наборного шрифта И.Гутенбергом в 15 в. рассматривается как импульс, породивший "культуру зрения", которая по сути есть "культура Ч.", господствовавшая вплоть до "электронной эпохи", т. е. до 1960-х. Тем не менее закрепление термина "Ч." как обозначающего универсальный культурный механизм в европейской культуре оказалось связано не с социологическими анализами, а с переосмыслением рефлексии над языком и письмом, осуществленной в структуралистски ориентированной лингвистике (начиная с Соссюра), в семиотике (начиная с Пирса), в философии языка в традиции аналитической философии (начиная с Витгенштейна), в литературоведении и литературной критике (начиная с "новой критики"). В фокусе обсуждения оказались оппозиции языка и реальности, речи и языка, речи и письма, письма и Ч. и поиск путей их преодоления. Наиболее целостно и детально эта проблематика была разработана прежде всего внутри различных вариантов французского структурализма и постструктурализма (Деррида, Р.Барт, Лиотар, Батай, Бодрийяр, Делез, Гваттари, Фуко, Гольдман, Бурдье и др.) и близких им американских версиях (Джеймисон, П. де Ман, Дж. X. Миллер, X. Блум и др.). Ряд близких идей, частично развиваемых в данной традиции, был сформулирован М.М. Бахтиным. Одним из основных результатов усилий этого круга авторов и явилась синтетическая концепция письма-Ч. (или Ч.-письма), фундируемая всем комплексом постструктуралистских построений, с одной стороны, и сама провоцирующая постмодернистский характер возможных дискурсов, с другой. Исходным для ее понимания является трактовка реальности мира как по преимуществу и главным образом оформляемой языком и в языке знаковой реальности, выражаемой как совокупность текстов, интертекст, гипертекст, ризома текстов. Соответственно и человеческое сознание повествовательно по своей природе и обнаруживаемо по преимуществу и главным образом как текстовые нарративы. Мир, следовательно, открывается человеку в виде историй-рассказов о нем. Текст же приобретает смысловое единство не в своем происхождении, а в своем предназначении. Смыслы порождаются в процессе обезличенного функционирования текста, его становлении, производстве, деконструкции, интерпретации в соучаствующих актах Ч. и письма как инициирующих игру означающих, как порождающих практики означивания, но не выражающих означаемое, а отсылающих к другим означающим, к их бесконечному ряду, очерчиваемому "горизонтом" языка (письма). Тем самым постструктурализм исходит из разработанной в структурной лингвистике концепции немотивированности означающего, его произвольности по отношению к означаемому, с которым у него нет в действительности никакой "естественной связи". Соответственно формулируется несколько исходных теоретико-методологических установок концепции: 1) противопоставление замкнутости, завершенности, отграниченности, классифицированности произведения принципиальной незамкнутости, незавершенности, открытости, неквалифицируемости извне текста (тезис о "смерти произведения" - см. Конструкция); 2) отрицание единственности изначально заложенного в тексте смысла (что постулировалось по отношению к произведению), а соответственно и возможности единственно правильного его прочтения (тезис о децентрированности текста, потере им "трансцендентального означающего"; "центр" везде, текст можно читать с любого места); 3) отрицание наличия вообще какого-либо смысла в тексте вне практик работы с ним, т. е. вне процедур Ч. и письма, деконструкции и интерпретации, которые только и порождают смыслы; при этом текст, допуская любые прочтения, остается принципиально избыточным к каждому из них (принцип неразрешимости текста; смысл нельзя "снять" в гегелевском смысле слова, Ч. рано или поздно заводит в смысловой тупик, логически неразрешимый, но отсылающий к другому смыслу - такому же тупику), а любое прочтение по определению неверно (так как допустимо всегда и иное Ч.; принцип дополнения-дополнительности, отрицающий само представление о возможности полного и исчерпывающего наличия); 4) утверждение того, что смысл не может быть обнаружен в тексте, а может быть туда только вложен, так как в тексте нет и не может быть никакого объективного смысла как воспроизведения внешней реальности (текст не имеет референтов вовне себя, он нереференциален); проблема поиска референтов (точнее, Ч., "следов" как обозначений "отсутствия наличия" референтов как априорно записанного в тексте) перекладывается на читателей, в многообразии интерпретации которых порождается множество смыслов, что делает сам вопрос о референтах текста бессмысленным; 5) утверждение невозможности насильственного овладения текстом, попытка которого каждый раз повторяется при проведении над ним аналитических операций, пытающихся подчинить текст господствующим стерео- типам; основанием работы с текстом является "желание" ("историческое бессознательное" у Фуко); в свою очередь, текст сам является "машиной производства желаний"; в этом ключе интерес представляет различение Р.Бартом текстов-удовольствий и текстов-наслаждений, требующих и одновременно стимулирующих разные читательские стратегии, ориентированные на "потребление" (первый случай) и "производство" (второй случай) читаемых текстов (аналогично в американской традиции различаются "наивный" и "сознательный" читатели); 6) обоснование того, что как нет произведения в качестве сообщения автора, означивающего его замысел, так нет и самого автора как порождающего смыслы текста (тезис о "смерти автора"); соответственно, задание тексту некоего смыслового единства - удел читателя (тем самым основные фигуранты текстовых практик - анонимный скриптор ("пишущий") и безличный некто ("читающий"). Соответственно в перспективе Ч.-письма (письма-Ч.) общество перестает быть "прежде всего средой обмена, где самое главное - циркулировать и заставлять циркулировать, скорее, оно представляет собой записывающее устройство, для которого основное - метить и быть помеченным" (Делез и Гваттари). Тем самым социальная реальность в постструктуралистско-постмодернистской социологии может быть осмыслена как квазизнаковая, как заговорившая реальность. В этом отношении социологические дискурсы реализуют еще установку М.М.Бахтина, призывавшего трактовать человеческий поступок как "потенциальный текст", который только и может быть понят как поступок, а не физическое действие "в диалогическом контексте своего времени (как реплика, как смысловая позиция, как система мотивов)". В этом же ключе Бурдье говорит о пространстве-полях постоянно переструктурирующихся символических различений на основе символических капиталов и сформированных габитусов, перераспределяющих "власть" внутри этих полей. В этом же ключе Бауман трактует саму возможность социологии в постмодернистскую эпоху как возможность необходимого комментария к повседневным практикам означивания. (Ср. тезис о познании мира только в форме "литературного дискурса" Лиотара и Джеймисона). В позитивной формулировке этот тезис звучит как необходимость вступать в игру означающих, в процесс письма, тем самым постоянно инициируя Ч. Таким образом и под углом зрения социологии практики письма-Ч. (Ч.-письма) универсализируются (в своей нераздельности) до социо-культуро-конституирующих. Следовательно, в постструктуралистско-постмодернистской перспективе вне стратегий Ч. (как и письма) нет никаких оснований говорить о какой-либо иной реальности, кроме как о реальности процессуальности Ч.-письма (письма-Ч.). Более того, Ч. творит самого читателя (Эко). Другое дело, что в конкретных стратегиях поддержания этой процессуальности происходит (согласно Фуко) перераспределение знания-власти, стремящегося к собственной институциализации, переструктурирование проблемных смысловых полей, конституированных к данному времени различными дискурсивными практиками, вплоть до "эпистемических разрывов" с предшествующим знанием-властью, что заставляет как бы заново конституировать для себя предметы (тексты) своих интерпретаций, основываясь на новых способах различения, возникающих из иных реконструкций "архива знания". Тем самым стратегии Ч. (и письма) оказываются не только "репрезентантами" реальности, но и "средствами" организации социума, коль скоро они сами пронизаны "властью", т. е. "множественностью силовых отношений" ["воля к знанию", реализуемая в Ч. (и письме), есть одновременно "воля к власти"]. Единственное средство оппонирования власти-знанию - глобальная ревизия стереотипов "наивного читателя", ведь любое повествование не только обеспечивает через интерпретации доступ в мир, но и скрывает и искажает его. (См. также Текст, Интертекстуальность, Комфортабельное чтение, Означивание, Ризома, "Смерть Автора", "Смерть субъекта".) В.Л. Абушенко... смотреть

ЧТЕНИЕ

совокупность практик, методик и процедур работы с текстом. Возникает вместе с появлением письменности, письма как формы фиксации выражаемых в языке содержаний, знаковой системы коммуникации людей, отделенной от ситуации *здесь-и-сейчас* взаимодействия. Изначально конституируется как стратегии перевода письма в устную речь, с одной стороны, как его буквальное озвучивание, а с другой как истолкование закрепленного в нем инвариантного (надвременного и надпространственного) содержания в конкретных прагматических ситуациях востребованности этих содержаний. На первых этапах своего становления это, как правило, элитарные и эзотерические практики, выделенная и специфицированная в раннетрадиционных обществах функция, закрепляемая как особый тип деятельности за фиксированными социальными категориями людей (жрецы, писцы), выступавших своеобразными медиумами (а то и *трикстерами*), вводивших тексты в надвременные (как правило, ритуальные) системы взаимодействия людей, поддерживавших сложно-составные деятельностно-знаковые практики-посредники, т.е. практики, которые всегда между (различными структурами, профанным и сакральным, жизнью и смертью). Исходными основными сферами применения Ч. являлись: 1) сфера хозяйственной деятельности в аспекте учета и контроля, в которой текст и его буквальное Ч. закрепляли и выражали в той или иной степени сакрализованную систему властных отношений господства и подчинения через артикуляцию накладываемых на социальных агентов прав и обязательств; 2) сфера литературы, предполагавшая обязательное озвучивание (как подлинного бытия) текста в разной мере ритуализированных пространствах; 3) сфера религии, сакрального, закрепляющая себя в том числе и в *священных текстах*, предполагающих: а) свое избирательное озвучивание в культовых практиках как их смыслоконституирующий компонент, связывающий мирское с трансцендентным, с одной стороны, б) и вновь письменно фиксируемое обнаружение (*вычитывание*) истолкование ранее потаенных в них смыслов-ключей, оформляемых как комментарии к этим текстам (*комментарии* фрагментируют и процессуально проясняют подлежащее озвучиванию) с другой. Уже в этом качестве Ч. выступало организационно-упорядочивающим началом культуры, центрируемой вокруг главного (в тенденции единственного) культуро-конституирующего текста. В этой ретроспективе тексты литературы и искусства (фиксирующие прежде всего мифо-эпико-религиозные содержания) стремились к оформлению по образцу, по канону, внутри которого творец лишь с высшего благословения выговаривал вложенное (открывшееся в избранничестве) в него. Аналогично хозяйственные тексты не являлись простой бухгалтерией, а закрепляли собой осуществление *предустановленного порядка*, санкционировали-обосновывали (освящали) действия по его поддержанию. Отсюда мистифицированное отношение в традиционных культурах к написанному и озвучиваемому с написанного слову (как наделяемому собственным онтологическим бытием, занимающим свое место в порядке мира). Таким образом, Ч. изначально выступало как особая трансляционно-истолковательская практика и как *инструментальный* компонент более широких ритуально-речевых (имеющих тем самым прямые следствия для деятельности поведения) практик, но и как культурообразующая практика в качестве оборотной стороны письма, возникновение которого есть один из показателей перехода от варварства к цивилизации. Принципиальное значение и далеко идущие для переинтерпретации практик, методик и процедур Ч. последствия имело возникновение фонетических систем письменности, создание буквенных алфавитов, зная которые стало в принципе (потенциально) возможным прочитать любой текст, даже не зная и не понимая значений образующих его единиц (слов). Во-первых, упрощение систем письма в фонетически организованной письменности в тенденции максимально расширяет круг читателей, накладывая ограничения лишь по линии владения-невладения техниками Ч. (зачастую даже автономно от владения-невладения техниками письма). Революционизирующую роль в этом отношении сыграли становление систем массового образования, начиная с овладения элементарной грамотностью, с одной стороны, и развитие технико-технологических средств тиражирования текстов (позволившее решить проблему их доступности, массовизации и содержательной плюрализации, обеспечивших возможность выбора текстов для Ч.) с другой. Во-вторых, была задана тенденция к постепенному вытеснению обязательного посредничества между письменным текстом и его адресатом. Посредник (медиум, *трикстер*) стал либо локализироваться в особых позициях, конституированных по принципу компетентности (позволяющей читать иначе, чем все остальные) и авторитетности (стоит или не стоит принимать во внимание его прочтения), либо сливаться с самим читателем (что было манифестировано прежде всего в протестантском тезисе об отсутствии необходимости в посредничестве в общении человека и Бога). Функции посредника берет на себя, по сути, сам читаемый текст. В-третьих, была намечена тенденция к обмирщению, к десекуляризации процедур Ч. и письма, в которых стало возможным и необходимым тренироваться (совершая ошибки) для овладения их техниками, с одной стороны, и которые стали встраиваться в профессиональные и иные прагматически-утилитарно ориентированные практики (деятельности) как их искусственно-средствовый инструментальный компонент (фиксация, селекция, хранение, передача), с другой. Эта десакрализация слова достигает своего апогея в Новое время с формированием многообразия специализированных знаниевых дискурсов, зачастую никак не связанных между собой (профессиональный дискурс в традиционном обществе не мог быть сформирован, а его тексты не могли быть прочитаны вне связи с культурообразующим текстом-мифом). Точно так же сакрально-ритуализированные практики посвящения в эзотерически-мистические знаниевые системы заменяются воспитательно-образовательными технологиями, где отбор во многом задается через способность-неспособность прочитать данный тип текста. Методологически этот посыл был оформлен как тезис о независимости содержаний как проясненного рационального мышления, так и данных (фактов) процессуально организованного опыта от средств и форм его выражения (истина независима от своего языкового оформления, другое дело, что последнее может быть более или менее прозрачным по отношению к ней). В-четвертых, применительно, как правило, к текстам литературы и искусства (хотя изначально это касалось почти исключительно религиозных текстов) возникла проблематика их адекватного прочтения-интерпретации не в плане репрезентирования ими реальности (тематика, монополизированная профессиональными и особенно научными дискурсами), а в плане выявления в Ч. смыслов, вложенных в художественное произведение автором, т. е. их подлинного понимания. Тем самым первый проект герменевтики Шлейермахера формулировался во многом именно как разработка методик и процедур Ч. С этой *точки* можно начинать вести отсчет становлению проблематики Ч. и письма (в их соотношении с языком) как собственно предметности философской и научной методологической рефлексии в западноевропейской традиции, окончательно оформившейся в качестве таковой лишь в последней четверти 19 в. Дополнительный импульс исследованию данной проблематики придала социология (прежде всего культур-социология), предложившая трактовку Ч. как специфической формы языкового общения людей, опосредованного текстами, как особой социокультурной практики. При этом, если философия сосредоточилась прежде всего на исследовании языка и письма как семиотической системы (с возникновением семиотики), то социология поместила в фокус своего внимания именно специфически интерпретированную проблематику Ч. В рамках коммуникативистски ориентированной социологии последнее рассматривалось как спецификация общей модифицированной схемы коммуникации, берущей свое начало от работ Якобсона. Здесь речь шла об условиях адекватности замыслу адресанта восприятия смысла (передаваемого по определенному каналу в контексте той или иной ситуации сообщения) адресатом. Основная цель акта коммуникации виделась при этом не в обращении адресата к самому сообщению как таковому, а в тех реакциях, которые оно должно было вызвать (по замыслу) в поведении читателя. Тогда основные задачи организации Ч. определялись как техническое обеспечение снятия *шумов*, могущих исказить требуемое воздействие данного сообщения на поведение через как невосприятие предлагаемого смысла, так и через возможности его множественных интерпретаций, выходящих за допустимые с точки зрения адресанта (он же манипулятор) границы. По аналогичному сценарию строились стратегии обучения техникам Ч. в рамках контролируемых (субъектами, институтами) социализационных программ, но с возможным акцентом на Ч. как на практиках, способных (через выработку собственной позиции, личностного отношения и т.д.) блокировать навязываемый автоматизм социального поведения. Оба эти аспекта нашли отражение в современных исследованиях средств массовой коммуникации (усиленные анализом проблематики соотношения стратегий Ч. и аудиовизуальных методов работы с информацией и упаковки культурных содержаний). Но в этом случае проблематика начинает выходить как за рамки социологии, так и Ч. в собственном смысле слова. Иной тематизм в понимании Ч. был предложен в социологии литературы, где оно трактуется как один из основных видов культурной активности, связанный прежде всего с освоением произведений (текстов) художественной литературы. Кроме внешне-количественного социологического описания Ч. здесь была разработана модель традиционного понимания Ч. как взаимодействия между целостно-замкнутым произведением, за которым проступает фигура автора, и читателем. При этом имена авторов несут в себе институционально зафиксированную знаково-символическую нагрузку, указывают на определенные художественные направления, методы, стили и т. д., отсылают к означаемым иерархией их произведений-образцов смыслам, которые, *правильно* читая (в процессе Ч.), обнаруживает контрагент автора читатель. В собственно социологическом анализе интерпретационно-смысловая сторона Ч. как бы гипотетически постулируется (в этом смысле подразумевается, учитывается), но не является собственно предметом рассмотрения, подменяется заимствуемыми из иных культурных практик (литературной критики, литературоведения и т. д.) шкалами оценок и системами образцов-эталонов, упорядочивающих процессы и задающих (ставящих) рамки для интерпретации того или иного читательского поведения. В фокусе же изучения оказываются по сути отсылающие друг к другу системы означений, маркирующие (через имена и названия, дополняемые количественными замерами выборов-предпочтений) культурное пространство и позволяющие типологизировать манифестирующих свое отношение к тем или иным знакам (именам, названиям, темам, сюжетам, жанрам и т. д.) индивидов как читателей. Дополнительно может быть сформулирована задача дифференциации Ч. как деятельности по поддержанию статуса, престижа, стиля жизни того или иного социального агента (где Ч. есть не более чем функциональная атрибуция *был*, *видел*, *в курсе*, *имею*, *знаю* и т. д., или *от противного* *стыдно не знать* и т. д.) и Ч. как собственно культурной практики, направленной на обнаружение смыслов. В культур-социологии акцент в анализе Ч. переносится на его культуро-субъекто-образующие параметры (особенно в текстовых и коммуникативных подходах понимания самой культуры). Само понятие Ч. при этом универсализируется, трактуется как одна из основных культурных трансляционно-трансмутационных практик, позволяющая овладеть знаково закрепленными (данными в текстах и сообщениях), отделенными от непосредственных ситуаций социального взаимодействия *здесь-и-сейчас*, но выполняющими по отношению к ним программно-моделирующие функции, с инвариантными содержаниями. Здесь содержатся возможности как редукции Ч. к совокупности технологий работы со знаками, так и его трактовки как порождающего интерпретации механизма, а тем самым и его понимания как смыслообразующих практик. Согласно последней точке зрения, читать значит выявлять (и порождать) смыслы, запускать автокоммуникацию, а схватывание смыслов есть конкретизирующее по отношению к человеческой индивидуальности действие. Смена типов коммуникации, языковых практик, технологий работы с информацией, стратегий Ч. и письма универсализируется в ряде куль-тур-социологических дискурсов до *системо-социо-культуро-порождающих* событий европейской истории. Близких взглядов придерживаются и теоретики информационного общества. В этом смысле говорят о третьей (*невидимой*) революции (наряду с артикулированными экономической и социально-политической революциями). В этом же отношении интерес представляет концепция *галактики Гутенберга* Мак-Люэна, в которой изобретение наборного шрифта И.Гутенбергом в 15 в. рассматривается как импульс, породивший *культуру зрения*, которая по сути есть *культура Ч.*, господствовавшая вплоть до электронной эпохи , т. е. до 1960-х. Тем не менее закрепление термина *Ч.* как обозначающего универсальный культурный механизм в европейской культуре оказалось связано не с социологическими анализами, а с переосмыслением рефлексии над языком и письмом, осуществленной в структуралистски ориентированной лингвистике (начиная с Соссюра), в семиотике (начиная с Пирса), в философии языка в традиции аналитической философии (начиная с Витгенштейна), в литературоведении и литературной критике (начиная с *новой критики*). В фокусе обсуждения оказались оппозиции языка и реальности, речи и языка, речи и письма, письма и Ч. и поиск путей их преодоления. Наиболее целостно и детально эта проблематика была разработана прежде всего внутри различных вариантов французского структурализма и постструктурализма (Деррида, Р.Барт, Лиотар, Батай, Бодрийяр, Делез, Гваттари, Фуко, Гольдман, Бурдье и др.) и близких им американских версиях (Джеймисон, П. де Ман, Дж. X. Миллер, X. Блум и др.). Ряд близких идей, частично развиваемых в данной традиции, был сформулирован М.М. Бахтиным. Одним из основных результатов усилий этого круга авторов и явилась синтетическая концепция письма-Ч. (или Ч.-письма), фундируемая всем комплексом постструктуралистских построений, с одной стороны, и сама провоцирующая постмодернистский характер возможных дискурсов, с другой. Исходным для ее понимания является трактовка реальности мира как по преимуществу и главным образом оформляемой языком и в языке знаковой реальности, выражаемой как совокупность текстов, интертекст, гипертекст, ризома текстов. Соответственно и человеческое сознание повествовательно по своей природе и обнаруживаемо по преимуществу и главным образом как текстовые нарративы. Мир, следовательно, открывается человеку в виде историй-рассказов о нем. Текст же приобретает смысловое единство не в своем происхождении, а в своем предназначении. Смыслы порождаются в процессе обезличенного функционирования текста, его становлении, производстве, деконструкции, интерпретации в соучаствующих актах Ч. и письма как инициирующих игру означающих, как порождающих практики означивания, но не выражающих означаемое, а отсылающих к другим означающим, к их бесконечному ряду, очерчиваемому *горизонтом* языка (письма). Тем самым постструктурализм исходит из разработанной в структурной лингвистике концепции немотивированности означающего, его произвольности по отношению к означаемому, с которым у него нет в действительности никакой *естественной связи*. Соответственно формулируется несколько исходных теоретико-методологических установок концепции: 1) противопоставление замкнутости, завершенности, отграниченности, классифицированности произведения принципиальной незамкнутости, незавершенности, открытости, неквалифицируемости извне текста (тезис о *смерти произведения*); 2) отрицание единственности изначально заложенного в тексте смысла (что постулировалось по отношению к произведению), а соответственно и возможности единственно правильного его прочтения (тезис о децентрированности текста, потере им *трансцендентального означающего*; *центр* везде, текст можно читать с любого места); 3) отрицание наличия вообще какого-либо смысла в тексте вне практик работы с ним, т. е. вне процедур Ч. и письма, деконструкции и интерпретации, которые только и порождают смыслы; при этом текст, допуская любые прочтения, остается принципиально избыточным к каждому из них (принцип неразрешимости текста; смысл нельзя *снять* в гегелевском смысле слова, Ч. рано или поздно заводит в смысловой тупик, логически неразрешимый, но отсылающий к другому смыслу такому же тупику), а любое прочтение по определению неверно (так как допустимо всегда и иное Ч.; принцип дополнения-дополнительности, отрицающий само представление о возможности полного и исчерпывающего наличия); 4) утверждение того, что смысл не может быть обнаружен в тексте, а может быть туда только вложен, так как в тексте нет и не может быть никакого объективного смысла как воспроизведения внешней реальности (текст не имеет референтов вовне себя, он нереференциален); проблема поиска референтов (точнее, Ч., *следов* как обозначений *отсутствия наличия* референтов как априорно записанного в тексте) перекладывается на читателей, в многообразии интерпретации которых порождается множество смыслов, что делает сам вопрос о референтах текста бессмысленным; 5) утверждение невозможности насильственного овладения текстом, попытка которого каждый раз повторяется при проведении над ним аналитических операций, пытающихся подчинить текст господствующим стереотипам; основанием работы с текстом является *желание* (*историческое бессознательное* у Фуко); в свою очередь, текст сам является *машиной производства желаний*; в этом ключе интерес представляет различение Р.Бартом текстов-удовольствий и текстов-наслаждений, требующих и одновременно стимулирующих разные читательские стратегии, ориентированные на *потребление* (первый случай) и *производство* (второй случай) читаемых текстов (аналогично в американской традиции различаются *наивный* и *сознательный* читатели); 6) обоснование того, что как нет произведения в качестве сообщения автора, означивающего его замысел, так нет и самого автора как порождающего смыслы текста (тезис о *смерти автора*); соответственно, задание тексту некоего смыслового единства удел читателя (тем самым основные фигуранты текстовых практик анонимный скриптор (*пишущий*) и безличный некто (*читающий*). Соответственно в перспективе Ч.-письма (письма-Ч.) общество перестает быть *прежде всего средой обмена, где самое главное циркулировать и заставлять циркулировать, скорее, оно представляет собой записывающее устройство, для которого основное метить и быть помеченным* (Делез и Гваттари). Тем самым социальная реальность в постструктуралистско-постмодернистской социологии может быть осмыслена как квазизнаковая, как заговорившая реальность. В этом отношении социологические дискурсы реализуют еще установку М.М.Бахтина, призывавшего трактовать человеческий поступок как *потенциальный текст*, который только и может быть понят как поступок, а не физическое действие *в диалогическом контексте своего времени (как реплика, как смысловая позиция, как система мотивов)*. В этом же ключе Бурдье говорит о пространстве-полях постоянно переструктурирующихся символических различений на основе символических капиталов и сформированных габитусов, перераспределяющих *власть* внутри этих полей. В этом же ключе Бауман трактует саму возможность социологии в постмодернистскую эпоху как возможность необходимого комментария к повседневным практикам означивания. (Ср. тезис о познании мира только в форме *литературного дискурса* Лиотара и Джеймисона). В позитивной формулировке этот тезис звучит как необходимость вступать в игру означающих, в процесс письма, тем самым постоянно инициируя Ч. Таким образом и под углом зрения социологии практики письма-Ч. (Ч.-письма) универсализируются (в своей нераздельности) до социо-культуро-конституирующих. Следовательно, в постструктуралистско-постмодернистской перспективе вне стратегий Ч. (как и письма) нет никаких оснований говорить о какой-либо иной реальности, кроме как о реальности процессуальности Ч.-письма (письма-Ч.). Более того, Ч. творит самого читателя (Эко). Другое дело, что в конкретных стратегиях поддержания этой процессуальности происходит (согласно Фуко) перераспределение знания-власти, стремящегося к собственной институциализации, переструктурирование проблемных смысловых полей, конституированных к данному времени различными дискурсивными практиками, вплоть до *эпистемических разрывов* с предшествующим знанием-властью, что заставляет как бы заново конституировать для себя предметы (тексты) своих интерпретаций, основываясь на новых способах различения, возникающих из иных реконструкций *архива знания*. Тем самым стратегии Ч. (и письма) оказываются не только *репрезентантами* реальности, но и *средствами* орга низации социума, коль скоро они сами пронизаны *властью*, т. е. *множественностью силовых отношений* [*воля к знанию*, реализуемая в Ч. (и письме), есть одновременно *воля к власти* ]. Единственное средство оппонирования власти-знанию глобальная ревизия стереотипов *наивного читателя*, ведь любое повествование не только обеспечивает через интерпретации доступ в мир, но и скрывает и искажает его. (См. также Текст, Интертекстуальность, Означивание, Ризома, *Смерть Автора*, *Смерть субъекта*.)... смотреть

ЧТЕНИЕ

совокупность практик, методик и процедур работы с текстом . Возникает вместе с появлением письменности, письма как формы фиксации выражаемых в языке содержаний, знаковой системы коммуникации людей, отделенной от ситуации *здесь-и-сейчас* взаимодействия. Изначально конституируется как стратегии перевода письма в устную речь, с одной стороны, как его буквальное озвучивание, а с другой как истолкование закрепленного в нем инвариантного (надвременного и надпространственного) содержания в конкретных прагматических ситуациях востребованности этих содержаний. На первых этапах своего становления это, как правило, элитарные и эзотерические практики, выделенная и специфицированная в раннетрадиционных обществах функция, закрепляемая как особый тип деятельности за фиксированными социальными категориями людей (жрецы, писцы), выступавших своеобразными медиумами (а то и *трикстерами*), вводивших тексты в надвременные (как правило, ритуальные) системы взаимодействия людей, поддерживавших сложносоставные деятельностно-знаковые практики-посредники, т.е. практики, которые всегда между (различными структурами, профанным и сакральным, жизнью и смертью). Исходными основными сферами применения Ч. являлись: 1) сфера хозяйственной деятельности в аспекте учета и контроля, в которой текст и его буквальное Ч. закрепляли и выражали в той или иной степени сакрализованную систему властных отношений господства и подчинения через артикуляцию накладываемых на социальных агентов прав и обязательств; 2) сфера литературы, предполагавшая обязательное озвучивание (как подлинного бытия) текста в разной мере ритуализированных пространствах; 3) сфера религии, сакрального, закрепляющая себя в том числе и в *священных текстах*, предполагающих: а) свое избирательное озвучивание в культовых практиках как их смыслоконституирующий компонент, связывающий мирское с трансцендентным, с одной стороны, б) и вновь письменно фиксируемое обнаружение (*вычитывание*) истолкование ранее потаенных в них смыслов-ключей, оформляемых как комментарии к этим текстам (*комментарии* фрагментируют и процессуально проясняют подлежащее озвучиванию), с другой. Уже в этом качестве Ч. выступало организационно-упорядочивающим началом культуры, центрируемой вокруг главного (в тенденции единственного) культуроконституирующего текста. В этой ретроспективе тексты литературы и искусства (фиксирующие прежде всего мифо-эпико-религиозные содержания) стремились к оформлению по образцу, по канону, внутри которого творец лишь с высшего благословления выговаривал вложенное (открывшееся в избранничестве) в него. Аналогично хозяйственные тексты не являлись простой бухгалтерией, а закрепляли собой осуществление *предустановленного порядка*, санкционировали-обосновывали (освящали) действия по его поддержанию. Отсюда мистифицированное отношение в традиционных культурах к написанному и озвучиваемому с написанного слову (как наделяемому собственным онтологическим бытием, занимающим свое место в порядке мира). Таким образом, Ч. изначально выступало как особая трансляционно-истолковательская практика и как *инструментальный* компонент более широких ритуально-речевых (имеющих тем самым прямые следствия для деятельности поведения) практик, но и как культурообразующая практика в качестве оборотной стороны письма, возникновение которого есть один из показателей перехода от варварства к цивилизации. Принципиальное значение и далеко идущие для переинтерпретации практик, методик и процедур Ч. последствия имело возникновение фонетических систем письменности, создание буквенных алфавитов, зная которые стало в принципе (потенциально) возможным прочитать любой текст, даже не зная и не понимая значений образующих его единиц (слов). Во-первых, упрощение систем письма в фонетически организованной письменности в тенденции максимально расширяет круг читателей, накладывая ограничения лишь по линии владения-невладения техниками Ч. (зачастую даже автономно от владения-невладения техниками письма). Революционизирующую роль в этом отношении сыграли становление систем массового образования, начиная с овладения элементарной грамотностью, с одной стороны, и развитие технико-технологических средств тиражирования текстов (позволившее решить проблему их доступности, массовизации и содержательной плюрализации, обеспечивших возможность выбора текстов для Ч.) с другой. Во-вторых, была задана тенденция к постепенному вытеснению обязательного посредничества между письменным текстом и его адресатом. Посредник (медиум, *трикстер*) стал либо локализироваться в особых позициях, конституированных по принципу компетентности (позволяющей читать иначе, чем все остальные) и авторитетности (стоит или не стоит принимать во внимание его прочтения), либо сливаться с самим читателем (что было манифестировано прежде всего в протестантском тезисе об отсутствии необходимости в посредничестве в общении человека и Бога). Функции посредника берет на себя, по сути, сам читаемый текст. В-третьих, была намечена тенденция к обмирщению, к десекуляризации процедур Ч. и письма, в которых стало возможным и необходимым тренироваться (совершая ошибки) для овладения их техниками, с одной стороны, и которые стали встраиваться в профессиональные и иные прагматически-утилитарно ориентированные практики (деятельности) как их искусственно-средствовый инструментальный компонент (фиксация, селекция, хранение, передача), с другой. Эта десакрализация слова достигает своего апогея в Новое время с формированием многообразия специализированных знаниевых дискурсов, зачастую никак не связанных между собой (профессиональный дискурс в традиционном обществе не мог быть сформирован, а его тексты не могли быть прочитаны вне связи с культурообразующим текстом-мифом). Точно так же сакрально-ритуализированные практики посвящения в эзотерически-мистические знаниевые системы заменяются воспитательно-образовательными технологиями, где отбор во многом задается через способность-неспособность прочитать данный тип текста. Методологически этот посыл был оформлен как тезис о независимости содержаний как проясненного рационального мышления, так и данных (фактов) процессуально организованного опыта от средств и форм его выражения (истина независима от своего языкового оформления, другое дело, что последнее может быть более или менее прозрачным по отношению к ней). В-четвертых, применительно, как правило, к текстам литературы и искусства (хотя изначально это касалось почти исключительно религиозных текстов) возникла проблематика их адекватного прочтения-интерпретации не в плане репрезентирования ими реальности (тематика, монополизированная профессиональными и особенно научными дискурсами), а в плане выявления в Ч. смыслов, вложенных в художественное произведение автором, т. е. их подлинного понимания. Тем самым первый проект герменевтики Шлейермахера формулировался во многом именно как разработка методик и процедур Ч. С этой *точки* можно начинать вести отсчет становлению проблематики Ч. и письма (в их соотношении с языком) как собственно предметности философской и научной методологической рефлексии в западно-европейской традиции, окончательно оформившейся в качестве таковой лишь в последней четверти 19 в. Дополнительный импульс исследованию данной проблематики придала социология (прежде всего культур-социология), предложившая трактовку Ч. как специфической формы языкового общения людей, опосредованного текстами, как особой социокультурной практики. При этом если философия сосредоточилась прежде всего на исследовании языка и письма как семиотической системы (с возникновением семиотики), то социология поместила в фокус своего внимания именно специфически интерпретированную проблематику Ч. В рамках коммуникативистски ориентированной социологии последнее рассматривалось как спецификация общей модифицированной схемы коммуникации, берущей свое начало от работ Якобсона. Здесь речь шла об условиях адекватности замыслу адресанта восприятия смысла (передаваемого по определенному каналу в контексте той или иной ситуации сообщения) адресатом. Основная цель акта коммуникации виделась при этом не в обращении адресата к самому сообщению как таковому, а в тех реакциях, которые оно должно было вызвать (по замыслу) в поведении читателя. Тогда основные задачи организации Ч. определялись как техническое обеспечение снятия *шумов*, могущих исказить требуемое воздействие данного сообщения на поведение через как невосприятие предлагаемого смысла, так и через возможности его множественных интерпретаций, выходящих за допустимые с точки зрения адресанта (он же манипулятор) границы. По аналогичному сценарию строились стратегии обучения техникам Ч. в рамках контролируемых (субъектами, институтами) социализационных программ, но с возможным акцентом на Ч. как на практиках, способных (через выработку собственной позиции, личностного отношения и т.д.) блокировать навязываемый автоматизм социального поведения. Оба эти аспекта нашли отражение в современных исследованиях средств массовой коммуникации (усиленные анализом проблематики соотношения стратегий Ч. и аудиовизуальных методов работы с информацией и упаковки культурных содержаний). Но в этом случае проблематика начинает выходить как за рамки социологии, так и Ч. в собственном смысле слова. Иной тематизм в понимании Ч. был предложен в социологии литературы, где оно трактуется как один из основных видов культурной активности, связанный прежде всего с освоением произведений (текстов) художественной литературы. Кроме внешне-количественного социологического описания Ч., здесь была разработана модель традиционного понимания Ч. как взаимодействия между целостно-замкнутым произведением, за которым проступает фигура автора, и читателем. При этом имена авторов несут в себе институционально зафиксированную знаково-символическую нагрузку, указывают на определенные художественные направления, методы, стили и т.д., отсылают к означаемым иерархией их произведений-образцов смыслам, которые, *правильно* читая (в процессе Ч.), обнаруживает контрагент автора читатель. В собственно социологическом анализе интерпретационно-смысловая сторона Ч. как бы гипотетически постулируется (в этом смысле подразумевается, учитывается), но не является собственно предметом рассмотрения, подменяется заимствуемыми из иных культурных практик (литературной критики, литературоведения и т. д.) шкалами оценок и системами образцов-эталонов, упорядочивающих процессы и задающих (ставящих) рамки для интерпретации того или иного читательского поведения. В фокусе же изучения оказываются по сути отсылающие друг к другу системы означений, маркирующие (через имена и названия, дополняемые количественными замерами выборов-предпочтений) культурное пространство и позволяющие типологизировать манифестирующих свое отношение к тем или иным знакам (именам, названиям, темам, сюжетам, жанрам и т. д.) индивидов как читателей. Дополнительно может быть сформулирована задача дифференциации Ч. как деятельности по поддержанию статуса, престижа, стиля жизни того или иного социального агента (где Ч. есть не более чем функциональная атрибуция *был*, *видел*, *в курсе*, *имею*, *знаю* и т. д., или *от противного* *стыдно не знать* и т. д.) и Ч. как собственно культурной практики, направленной на обнаружение смыслов. В культур-социологии акцент в анализе Ч. переносится на его культуро-субъекто-образующие параметры (особенно в текстовых и коммуникативных подходах понимания самой культуры). Само понятие Ч. при этом универсализируется, трактуется как одна из основных культурных трансляционно-трансмутационных практик, позволяющая овладеть знаково закрепленными (данными в текстах и сообщениях), отделенными от непосредственных ситуаций социального взаимодействия *здесь-и-сейчас*, но выполняющими по отношению к ним программно-моделирующие функции, с инвариантными содержаниями. Здесь содержатся возможности как редукции Ч. к совокупности технологий работы со знаками, так и его трактовки как порождающего интерпретации механизма, а тем самым и его понимания как смыслообразующих практик. Согласно последней точке зрения, читать значит выявлять (и порождать) смыслы, запускать автокоммуникацию, а схватывание смыслов есть конкретизирующее по отношению к человеческой индивидуальности действие. Смена типов коммуникации, языковых практик, технологий работы с информацией, стратегий Ч. и письма универсализируется в ряде культур-социологических дискурсов до *системо-социо-культуро-порождающих* событий европейской истории. Близких взглядов придерживаются и теоретики информационного общества. В этом смысле говорят о третьей (*невидимой*) революции (наряду с артикулированными экономической и социально-политической революциями). В этом же отношении интерес представляет концепция *галактики Гутенберга* Мак-Люэна, в которой изобретение наборного шрифта И. Гутенбергом в 15 в. рассматривается как импульс, породивший *культуру зрения*, которая по сути есть *культура Ч.*, господствовавшая вплоть до *электронной эпохи*, т. е. до 1960-х. Тем не менее закрепление термина *Ч.* как обозначающего универсальный культурный механизм в европейской культуре оказалось связано не с социологическими анализами, а с переосмыслением рефлексии над языком и письмом, осуществленной в структуралистски ориентированной лингвистике (начиная с Соссюра), в семиотике (начиная с Пирса), в философии языка в традиции аналитической философии (начиная с Витгенштейна), в литературоведении и литературной критике (начиная с *новой критики*). В фокусе обсуждения оказались оппозиции языка и реальности, речи и языка, речи и письма, письма и Ч. и поиск путей их преодоления. Наиболее целостно и детально эта проблематика была разработана прежде всего внутри различных вариантов французского структурализма и постструктурализма Ж. Деррида, Р. Барт , Лиотар , Батай , Бодрийар , Делёз , Гваттари , Фуко , Гольдман , Бурдье и др. и близких им американских версиях Джеймисон , П. де Ман, Дж.Х. Миллер, Х. Блум и др.). Ряд близких идей, частично развиваемых в данной традиции, был сформулирован М.М. Бахтиным. Одним из основных результатов усилий этого круга авторов и явилась синтетическая концепция письма-Ч. (или Ч.-письма), фундируемая всем комплексом постструктуралистских построений, с одной стороны, и сама провоцирующая постмодернистский характер возможных дискурсов, с другой. Исходным для ее понимания является трактовка реальности мира как по преимуществу и главным образом оформляемой языком и в языке знаковой реальности, выражаемой как совокупность текстов, интертекст, гипертекст, ризома текстов. Соответственно и человеческое сознание повествовательно по своей природе и обнаруживаемо по преимуществу и главным образом как текстовые нарративы. Мир, следовательно, открывается человеку в виде историй-рассказов о нем. Текст же приобретает смысловое единство не в своем происхождении, а в своем предназначении. Смыслы порождаются в процессе обезличенного функционирования текста, его становлении, производстве, деконструкции, интерпретации в соучаствующих актах Ч. и письма как инициирующих игру означающих, как порождающих практики означивания, но не выражающих означаемое, а отсылающих к другим означающим, к их бесконечному ряду, очерчиваемому *горизонтом* языка (письма). Тем самым постструктурализм исходит из разработанной в структурной лингвистике концепции немотивированности означающего, его произвольности по отношению к означаемому, с которым у него нет в действительности никакой *естественной связи*. Соответственно формулируется несколько исходных теоретико-методологических установок концепции: 1) противопоставление замкнутости, завершенности, отграниченности, классифицированности произведения принципиальной незамкнутости, незавершенности, открытости, неквалифицируемости извне текста (тезис о *смерти произведения*); 2) отрицание единственности изначально заложенного в тексте смысла (что постулировалось по отношению к произведению), а соответственно и возможности единственно правильного его прочтения (тезис о децентрированности текста, потере им *трансцендентального означающего*; *центр* везде, текст можно читать с любого места); 3) отрицание наличия вообще какого-либо смысла в тексте вне практик работы с ним, т. е. вне процедур Ч. и письма, деконструкции и интерпретации, которые только и порождают смыслы; при этом текст, допуская любые прочтения, остается принципиально избыточным к каждому из них (принцип неразрешимости текста; смысл нельзя *снять* в гегелевском смысле слова, Ч. рано или поздно заводит в смысловой тупик, логически неразрешимый, но отсылающий к другому смыслу такому же тупику), а любое прочтение по определению неверно (так как допустимо всегда и иное Ч.; принцип дополнения-дополнительности, отрицающий само представление о возможности полного и исчерпывающего наличия); 4) утверждение того, что смысл не может быть обнаружен в тексте, а может быть туда только вложен, так как в тексте нет и не может быть никакого объективного смысла как воспроизведения внешней реальности (текст не имеет референтов вовне себя, он нереференциален); проблема поиска референтов (точнее Ч. *следов* как обозначений *отсутствия наличия* референтов как априорно записанного в тексте) перекладывается на читателей, в многообразии интерпретации которых порождается множество смыслов, что делает сам вопрос о референтах текста бессмысленным; 5) утверждение невозможности насильственного овладения текстом, попытка которого каждый раз повторяется при проведении над ним аналитических операций, пытающихся подчинить текст господствующим стереотипам; основанием работы с текстом является *желание* (*историческое бессознательное* у Фуко); в свою очередь текст сам является *машиной производства желаний*; в этом ключе интерес представляет различение Р. Бартом текстов-удовольствий и текстов-наслаждений, требующих и одновременно стимулирующих разные читательские стратегии, ориентированные на *потребление* (первый случай) и *производство* (второй случай) читаемых текстов (аналогично в американской традиции различаются *наивный* и *сознательный* читатели); 6) обоснование того, что как нет произведения в качестве сообщения автора, означивающего его замысел, так нет и самого автора как порождающего смыслы текста (тезис о *смерти автора*); соответственно, задание тексту некоего смыслового единства удел читателя (тем самым основные фигуранты текстовых практик анонимный скриптор (*пишущий*) и безличный некто (*читающий*). Соответственно в перспективе Ч.-письма (письма-Ч.) общество перестает быть *прежде всего средой обмена, где самое главное циркулировать и заставлять циркулировать, скорее, оно представляет собой записывающее устройство, для которого основное метить и быть помеченным* (Делез и Гваттари). Тем самым социальная реальность в постструктуралистско-постмодернистской социологии может быть осмыслена как квазизнаковая, как заговорившая реальность. В этом отношении социологические дискурсы реализуют еще установку М.М. Бахтина, призывавшего трактовать человеческий поступок как *потенциальный текст*, который только и может быть понят как поступок, а не физическое действие *в диалогическом контексте своего времени (как реплика, как смысловая позиция, как система мотивов)*. В этом же ключе Бурдье говорит о пространстве-полях постоянно переструктурирующихся символических различений на основе символических капиталов и сформированных габитусов, перераспределяющих *власть* внутри этих полей. В этом же ключе Бауман трактует саму возможность социологии в постмодернистскую эпоху как возможность необходимого комментария к повседневным практикам означивания. (Ср. тезис о познании мира только в форме *литературного дискурса* Лиотара и Джеймисона.) В позитивной формулировке этот тезис звучит как необходимость вступать в игру означающих, в процесс письма, тем самым постоянно инициируя Ч. Таким образом и под углом зрения социологии практики письма-Ч. (Ч.-письма) универсализируются (в своей нераздельности) до социокультуро-конституирующих. Следовательно, в постструктуралистско-постмодернистской перспективе вне стратегий Ч. (как и письма) нет никаких оснований говорить о какой-либо иной реальности, кроме как о реальности процессуальности Ч.-письма (письма-Ч.). Более того, Ч. творит самого читателя (Эко). Другое дело, что в конкретных стратегиях поддержания этой процессуальности происходит (согласно Фуко) перераспределение знания-власти, стремящегося к собственной институциализации, переструктурирование проблемных смысловых полей, конституированных к данному времени различными дискурсивными практиками, вплоть до *эпистемических разрывов* с предшествующим знанием-властью, что заставляет как бы заново конституировать для себя предметы (тексты) своих интерпретаций, основываясь на новых способах различения, возникающих из иных реконструкций *архива знания*. Тем самым стратегии Ч. (и письма) оказываются не только *репрезентантами* реальности, но и *средствами* организации социума, коль скоро они сами пронизаны *властью*, т. е. *множественностью силовых отношений* (*воля к знанию*, реализуемая в Ч. (и письме), есть одновременно *воля к власти*). Единственное средство оппонирования власти-знанию глобальная ревизия стереотипов *наивного читателя*, ведь любое повествование не только обеспечивает через интерпретации доступ в мир, но и скрывает и искажает его. также: Текст, Письмо. В.Л. Абушенко... смотреть

ЧТЕНИЕ

ЧТЕНИЕ - специфическая форма языкового общения людей посредством печатных или рукописных текстов, одна из основных форм опосредованной коммуникации. Ч.... смотреть

ЧТЕНИЕ

- специфическая форма языкового общения людей посредством печатных или рукописных текстов, одна из основных форм опосредованной коммуникации. Ч. - не одностороннее воздействие произведений на читателя, выражающееся в пассивном восприятии, усвоении содержания текста, а активное взаимодействие между коммуникаторами (создателями текста) и реципиентами (читателями). В ходе Ч. происходит процесс "сотворчества" автора и читателя. Ч. существенно отличается от других видов коммуникации. Это связано со спецификой текста как знаковой системы, элементы которой существуют в неподвижной пространственной форме, предусматривающей их последующее зрительное восприятие, и с возможностью фиксирования, хранения, тиражирования информации в таком виде, при котором процессы потребления не совпадают по времени с их производством, а могут длиться на протяжении веков. Эта особенность превращает Ч. в весьма рациональный способ передачи и усвоения знаний и ценностей, выработанных человечеством. Специфика печати дает простор читательскому восприятию, не ограничивая его условиями места и времени. В соответствии со своими потребностями и интересами читатель выбирает печатные или письменные тексты, определяет условия, скорость, технику, стратегию и тактику Ч., адекватную содержанию произведения. Ч. является процессом творческим и индивидуализирующим, что многократно усиливает его разностороннее воздействие на личность. Его необходимо рассматривать как совокупность дифференцированных способов приобщения к культуре, различающихся в зависимости от типа и вида издания, характера и назначения текста. Читатель - социальный субъект Ч. как регулярной деятельности, отвечающей его духовным потребностям. Он характеризуется специфической читательской психологией и является в то же время контрагентом воздействия со стороны автора, печатной продукции, каналов ее распространения и пропаганды. В настоящее время существует два основных подхода к пониманию такого сложного социального процесса, каким является Ч.: функциональный и структурный (в классической и постклассической трактовках). Современное общество находится на этапе постиндустриального развития, для которого характерно новое информационное пространство, характеризующееся в том числе мощным развитием аудиовизуальных средств передачи информации. Последние оказывают существенное влияние на процессы Ч.: с одной стороны, уводят от Ч., а с другой- позволяют получать информацию иными путями. Новые информационные технологии ликвидируют монополию одного способа работы со знаком и ставят под вопрос существующую модель образования. Одной из отличительных черт современной модели Ч. является такое явление как ее проблематизация. Человек читающий начинает мыслить в категориях проблем, стимулирующих неоднократное обращение к одному и тому же тексту, который подвергается постоянному "переструктурированию". Функциональный подход избегал этой проблема-тизации и делал акцент на внешних параметрах Ч. Характерной чертой современной модели Ч. является ее зависимость от интерпретации понятия текста. В контексте социологии чтения текст можно определить как ориентированную на смысловое восприятие и интерпретацию систему языковых элементов разной степени сложности, комплексности и значимости (с точки зрения передачи его основной идеи), функционально (т.е. для данной конкретной цели/целей) объединенных в единую структуру общей концепцией. Текст здесь есть в сущности цепь коммуникативных единиц, с помощью которых реализуется тот или иной замысел культуры. Текст можно оценить с позиций определенного типа практики - практики письма. С одной стороны, есть то, что можно написать. С другой - то, чего написать уже нельзя. Есть то, что принадлежит практике писателя, и есть то, что оказывается вне ее пределов. Ценность текста-письма заключается в том, чтобы превратить читателя из потребителя в производителя текста. Современная литература переживает жесточайший разлад между изготовителем и пользователем текста, между его владельцем и клиентом, между писателем и читателем - разлад, поддерживаемый самой литературой как социальным установлением. В такой ситуации читатель пребывает в состоянии праздности. Он не получает ничего, кроме возможности принять или отвергнуть текст. В противовес тексту-письму возникает текст-Ч. - то, что можно прочесть, но невозможно написать. Тексты-Ч. суть продукты, из которых и состоит необъятная масса литературы. Чтобы расчленить эту массу, вернуться к тексту-письму, необходима вторичная операция, следующая за первичной операцией оценки-классификации произведения. Эта новая операция есть интерпретация. Миллионы читателей интерпретируют литературные тексты, в чем-то по разному ощущая "текстовую действительность", обогащая, а порой и обедняя ее. В контексте потребления языкового сообщения (в сфере отношений текста к его истолкователям) количество содержащейся в сообщении информации обращается в качество, обеспечивая литературному сочинению новую, подлинно "поведенческую" жизнь. Интерпретировать текст значит понять его как воплощенную множественность. Такой идеальный текст пронизан сетью бесчисленных, переплетающихся между собой ходов, не имеющих друг над другом власти, у него нет начала, он обратим, этим принципиально множественным текстом способны завладеть различные смыслоизвлекающие системы. Но круг их не замкнут, так как мера таких систем - бесконечность самого языка. Ч. - это не праздное занятие, это работа, метод которой - топологический. С операциональной точки зрения, смыслы, которые мы выявляем, удостоверены вовсе не "нами" и не другими людьми, они удостоверены печатью собственной систематичности: доводом в пользу того или иного прочтения текста может служить лишь последовательная систематичность самого прочтения, т.е. правильность его функционирования. Читать - значит выявлять смыслы, а выявлять смыслы - значит их именовать, но получившие имена смыслы стремятся к другим именам, имена начинают перекликаться между собой, группироваться. И эти группировки вновь требуют именования: я именую, отбираю имена, снова именую, и в этом заключается жизнь текста. Ч. - это тот творческий труд, который направлен на самосозидание, это та творческая деятельность человека, в результате которой возникает новое качество самого человека. Вот этот элемент труда, вложенный человеком в самого себя, и создает ту неповторимую форму самовоспитания и то особенное, что отличает Ч. от других видов деятельности в культуре. Чтобы стать читателем - надо научиться. Нужна культура Ч., то есть Ч. в широком смысле слова как одна из важнейших практик в современных обществах. Аудитории печати имеют как синхронные (например, у газет), так и диахронные (у книг) измерения, поскольку текст может долго служить объемом многократного восприятия. В данном случае можно вообще говорить о "выходе" за рамки ситуации "здесь-и-теперь" (в принципе за эту ситуацию выходят и газеты, но уже в иных - аналитических - стратегиях Ч. Печатная коммуникация представляет собой активное смысловое взаимодействие социальных субъектов - коммуникатора и реципиента. В роли коммуникатора выступает совокупный социальный субъект, олицетворяющий общество в целом. Реципиентом выступает личность как социально-психологический субъект. Взаимодействуя с помощью текстов, коммуникатор и реципиент достигают своих целей и решают свои задачи. Это позволяет на основе системного анализа их деятельности вычленить функции печати и личностные функции Ч. Под функциями текстов понимают их социальное назначение, иными словами, цели и задачи, которые они, с точки зрения их создателей, призваны выполнять, а под функциями Ч. - потребности, цели установки, реализуемые реципиентом в процессе читательской деятельности. В соответствии с этим определением, функции текстов можно разделить на два класса: социальные, выражающие деятельность коммуникатора, и социально-психологические, личностные, выражающие направленность реципиента. К социальным функциям можно отнести: организационные, ценно-стно-ориентирующие, социализирующие, моделирующие, гедонистические, коммуникативные и кумулятивные. Система личностных функций человека, проявляющихся в читательской деятельности, в значительной мере опирается на систему его социальных установок, которые могут быть разделены на три не сводимые одна к другой группы: 1) познавательные, 2) регулятивные, 3) оценочно-ценностные. В соответствии с этим можно выделить личностные функции Ч.: познавательные, эмоционально-коммуникативные, ценностно-ориентировочные. Функции могут быть как эксплицированы, так и, гораздо чаще, латентны. Субъектами печатной коммуникации могут выступать (кроме индивидов) социальные группы, те или иные общности вплоть до родового субъекта - человечества. Каждый из этих субъектов обладает сложной внутренней структурой и изменяется в процессе своего развития, что задает многоуровневость и полинаправленность процессам Ч. Но текст может служить также посредником и в самообщении каждого из них (автокоммуникации). Тем самым Ч. как специфическая форма коммуникации необходимо включает в себя элементы автокоммуникации, без которых печатный текст не может эффективно функционировать в авторском и читательском сознании. В настоящее время наблюдается объективный процесс умножения типов Ч. и типов отношения к литературе, изменения характера и уровня читательских ожиданий, подключения к книжной культуре новых значительных контингентов людей. Само понимание Ч., произведения, текста, библиотеки и т.д. меняется. Перед исследователями стоит задача выработки новых принципов моделирования читающей публики, поскольку и это понятие тоже меняется. Любой читатель - человек принципиально активный, в конечном итоге самостоятельно регулирующий предметность, характер и объем своеого Ч. Проблемный же характер современного Ч. предполагает его участие вместе с автором в генерировании текста. Ч. становится, таким образом, событием личной жизни. Для его анализа становится необходимым использовать (наряду с внешними методиками) глубинные методики (клиническое глубокое интервью, метод фокус группы), биографический метод, информационно-целевые способы анализа текста в коммуникации и т.д. Это позволяет дать характеристику субъекта через текст. На основании этого осуществляется уравнивание читателя и текста. О человеке можно судить по тому, какие тексты он читает. Экспериментально доказано, что разные типы текстов требуют разных способов Ч., разных стратегий получения из них смысловой информации. Проблема так называемого быстрого Ч. - в сущности проблема выработки у читателя адекватной данному виду текста стратегии Ч. Поэтому возникает сложнейшее переплетение различных видов текста, различных задач Ч., различных способов и уровней оперирования с текстом. В создании текстов, отвечающих условиям совместной деятельности, принимает участие каждый участник взаимодействия. Есть, следовательно, все основания говорить об относительно самостоятельной текстовой деятельности. Для многих людей текстовая деятельность становится профессиональной. Но и в случаях повседневного бытового общения тексты "встраиваются" в определенные программы поведения, осуществляется выбор необходимых стандартов и атрибутов общения. Текстовая деятельность рассматривается в целом как наиболее сложный вид социальной знаковой деятельности, выступает как процесс постоянного и многократного переозначивания. Такой подход смещает акцент в процессах образования со знания конкретного произведения на технологии работы - работы со знаковой и текстовой реальностью. Если человек находится вне технологий работы с текстом, он, во многом, вне культуры, поскольку основные процессы социального взаимодействия, социализации и т.п. связаны для любого социального агента с необходимостью овладеть навыками Ч. В этом смысле можно говорить о культурной ценности Ч., о его социальной погруженности. Она задается, поддерживается и транслируется функционированием таких общественных институтов, как школа, библиотека, СМИ. Характер ценностных предпочтений читателей определяет возможные трансформации представлений о Ч., влияет на фактическое читательское поведение, которое, в свою очередь, может вызвать преобразования в представлениях, оценках и предпочтениях. В рамках философии постмодерна задается принципиально нетрадиционная стратегия по отношению к тексту, центрированная именно на Ч. (в отличие от классической, центрированной на письмо, - см. Деррида, Деконструкция, Нарратив). См. также: Автокоммуникация, Интерпретация, Мак-Люэн, Постмодернизм, Структурализм, Постструктурализм, Смерть субъекта, Текст, Топика. Я.Я. Красавцева, В.Л. Абушенко ЧУДО - см. ТЕУРГИЯ... смотреть

ЧТЕНИЕ

        Трактовка проблем средневековой истории Ч.я и письменности в значительной степени определяется пониманием этих практик в современной культуре, ... смотреть

ЧТЕНИЕ

вид речевой деятельности, направленный на смысловое восприятие графически зафиксированного текста. Целью Ч. является получение и переработка письменной... смотреть

ЧТЕНИЕ

вид речевой деятельности, направленный на смысловое восприятие графически зафиксированного текста. Целью Ч. является получение и переработка письменной информации. С этой точки зрения Ч. (как и слушание) относится к рецептивным видам речевой деятельности. Как и все виды речевой деятельности, Ч. имеет следующую структуру: 1. На этапе предварительной ориентировки формируется илиуточняется целевая установка, т. е. решаются вопросы, для чего,зачем читать. Читать текст можно с самыми различными целями, например: чтобы ознакомиться с книгой, газетой, журналом, узнать, о чем в них говорится; извлечь из текста основную информацию; критически осмыслить, оценить изложенную в тексте информацию и т. п. В процессе Ч. целевая установка может меняться,например, намереваясь только просмотреть журнал, читатель заинтересовывается какой-то статьей, и у него возникает желаниеизучить ее подробно. 2. Этап планирования деятельности зависит не только от целевой установки, но и от объема текста, времени, отведенного на работу с текстом, и т. д. При необходимости подробного изучениятекста планируется неоднократное его прочтение. При Ч. с целью составления реферата делаются необходимые записи и т. д. 3. На этапе осуществления (исполнения) деятельности реализуется процесс смыслового восприятия текста. Процесс понимания текста складывается из последовательного наращивания смыслов всех микроконтекстов: осмыслив первый микроконтекст, читатель прибавляет к нему смысл второго, они взаимодействуют,изменяя и дополняя друг друга. Понимание текста зависит от многих обстоятельств: от сложности его содержания, структуры, стиля, графической подачи и т. д. Так, для понимания научного текстанеобходима определенная база знаний, владение соответствующейинформацией, наличие опыта изучения научных текстов. 4. На этапе контроля осуществляется анализ результатов дея тельности в зависимости от целевой установки, от тех задач, которые ставились перед Ч. текста. В системе механизмов Ч. можно выделить: механизм внутреннего проговаривания (при Ч. человек не только видит текст, но и проговаривает его про себя и одновременно как бы слышит себя со стороны, в результате чего осуществляется взаимодействие органов зрения и слуха: наложение графического образа на слуховой вызывает ассоциативное восприятие значения); вероятностное прогнозирование, которое проявляется на смысловом и вербальном (словесном) уровнях; смысловое прогнозирование — умение предугадать, предвосхитить описываемые в тексте события по названию текста, по первым его предложениям догадаться о дальнейшем развертывании событий; вербальное прогнозирование — умение по начальным буквам угадывать слово, по первым словам угадывать синтаксическое построение предложения, по первому предложению (или предложениям) — дальнейшее построение абзаца. Существуют различные подходы к выделению видов Ч., они определяются в зависимости: а) от владения скоростными приемами — скоростное и не скоростное Ч.; б) от техники — Ч. вслух и Ч. про себя; в) от подготовки — подготовленное и неподготовленное Ч.; г) от места — классное и домашнее Ч.; д) от цели Ч. — просмотровое, ознакомительное, изучающее. Цель просмотрового Ч. — получение самого общего представления о содержании статьи (книги), о ее теме. На основе такого Ч. читающий решает, нужен ли ему данный текст для более подробного изучения. Для этого ему бывает достаточно прочесть заголовки, подзаголовки, выборочно отдельные куски текста. При ознакомительном Ч. текст читается целиком, но в быстром темпе. Целью такого Ч. является получение общего представления о круге вопросов, затрагиваемых в данном тексте, и путях их решений. Читающий не стремится запомнить прочитанное, так как не предполагает использовать в дальнейшем полученную информацию. Установка на восприятие лишь основной информации позволяет пренебречь деталями сообщения. При изучающем Ч. читающий стремится максимально полно и точно понять содержащуюся в тексте информацию. Текст читается целиком, Ч. происходит в довольно медленном темпе, сопровождается перечитыванием отдельных мест. При этом виде Ч. действует установка на длительное запоминание информации текста, на дальнейшее ее использование. С точки зрения сформированности умений Ч. может оцениваться по степени беглости, выразительности, сознательности. В этом случае говорят о беглом, выразительном, сознательном Ч. как об отдельных сторонах сформированности умения читать. Цель обучения Ч. в школе заключается в том, чтобы научить школьников рациональным приемам восприятия и переработки информации, содержащейся в текстах различного характера в зависимости от содержания и коммуникативной задачи. Умение читать предполагает овладение техникой Ч., т. е. правильным озвучиванием текста, записанного в определенной графической системе, и умением осмыслить прочитанное. Наиболее существенными чертами зрелого (хорошего) Ч. являются следующие: высокая скорость Ч. (про себя), что обусловлено автоматизмом обработки воспринимаемого печатного материала; гибкость Ч., т. е. умение читать с разной скоростью в зависимости от речевой ситуации. Высокая скорость и гибкость Ч. являются базой (основой) формирования многих других умений, необходимых для осуществления процесса Ч. Это такие умения, как умение сосредоточить внимание на определенных вопросах содержания; умение предвидеть в процессе Ч. то, что будет сказано дальше; умение определять ключевые места текста; умение вычленить основную мысль высказывания; умение определять логику, структуру высказывания и т. д. Следовательно, при обучении Ч. учитель должен четко осознавать ту коммуникативную задачу, которая будет определять характер восприятия текста школьником. Под коммуникативной задачей в данном случае следует понимать установку на то, с какой целью осуществляется Ч.: где, когда, для чего будет использована извлеченная из текста информация. При этом следует учитывать функции, которые присущи Ч. как виду речевой деятельности и которые реализуются в процессе опосредованного общения читателя с автором текста. Выделяются три функции Ч.: познавательная, регулятивная и ценностно-ориентационная. Познавательная функция реализуется в процессе получения информации о мире, людях, фактах и явлениях действительности. Регулятивная функция направлена на управление практической деятельностью учащихся, на развитие их опыта: поступить в соответствии с полученной информацией, усовершенствовать свой жизненный опыт. Ценностно-ориентационная функция Ч. связана с эмоциональной сферой жизни человека. В данном случае происходит воздействие на эмоции, чувства читателя, что приводит к совершенствованию его личности, повышению его культурного уровня. Обучение Ч., развитие и совершенствование приемов осмысления прочитанного — важнейшая задача, стоящая перед учителем. Умение грамотно читать обеспечивает формирование других речевых умений, создает базу для обучения школьников написанию изложений и сочинений, рефератов, конспектов, аннотаций. Лит.: Гранин Г.Г., Бондаренко СМ., Концевая Л.А. Когда книга учит. — М., 1988; Доблаев Л.П. Смысловая структура учебного текста и проблемы его понимания. — М., 1982; Ипполитова Н.А. Виды чтения на уроках русского языка // РЯШ. — 1987. — № 2; Ипполитова НА. Обучение чтению // Методика преподавания русского языка. — М., 1990; Лингвистика текста и обучение ознакомительному чтению в средней школе. — М., 1987; Социально-исторический подход в психологии обучения / Под ред. М. Коула. — М., 1989; Фоломкжа С.К. Обучение чтению // Методика обучения иностранным языкам в средней школе: Учеб. пособие для пед. институтов / Н.И. Гез, М.В. Ляховицкий, А.А. Миролюбов и др. — М., 1985. Л.Е. Тумина 283... смотреть

ЧТЕНИЕ

методика работы с текстом. Термин Ч. становится господствующим в рамках постструктурализма наряду с такими терминами как *письмо*, *текст*, *текстуальность*, *интертекстуальность* и т. д. Постструктуралистское понимание текста как взаимообратимого переплетения и движения гетерогенных культурных значений и кодов предполагает иную процедуру Ч., требуемую текстом. Существуют разные способы обозначения и описания новой процедуры Ч.: *симптоматическое* Ч., *аллегорическое* Ч., *деконструктивное* Ч. и др. Общим знаменателем всех этих практик Ч. выступает переход от противопоставления письма и Ч. к единству, комплексу *письмо чтение*. Традиционная практика Ч. покоится на некоторых основаниях: во-первых, между произведением как целостной и замкнутой структурой и читателем существует определенная смысловая дистанция; во-вторых, письмо автору, Ч. читателю; втретьих, произведение как целостная структура предполагает единство смысла, которое читатель, по определению, должен обнаружить. И последнее, единство означаемого предполагает определенное насилие над другими возможными означаемыми и, соответственно, над другими возможными Ч. В середине 60-х гг. Р. Барт попытался провести границу между *критикой* и Ч. с т. зр. проведенной им границы между текстом и произведением. Различие между текстом и произведением в общем сводится к тому, что произведение означает ставшую структуру, законченное производство, в то время как текст означает процесс становления, процесс производства произведения, как в акте письма, так и в акте Ч. Текст в отличие от произведения не поддается жанровой классификации, исчислению, филиации, потреблению, постигается через свое отношение к знаку, собственную множественность, через удовольствие. Т. о., в то время как критика ориентируется на произведение, Ч. ориентировано на текст. В *Критике и истине* Барт выделяет несколько правил *критического правдоподобия* Во-первых, всякая критика предполагает объективность Это означает, что произведение существует независимо от нас, обладает свойством *внеположенности*. В этом смысле произведение функционирует в рамках субъект-объектного противопоставления. Во-вторых, всякая критика должна основываться *не на предметах (они непомерно прозаичны) и не на мыслях (они непомерно абстрактны), а на одних только оценках*. Критика должна придерживаться *вкуса*, который запрещает говорить о реальных предметах. Именно в свете вкуса и оценок критика объективирует произведение. Далее, последнее правило, налагаемое *адептами критического правдоподобия* это ясность: критику воспрещается говорить на любых языках, ему предписывается говорить однимединственным языком, вторичным метаязыком, надстраивающимся над первичным языком произведения. И последняя теорема, которой руководствуется критическое правдоподобие необходимость уважать *специфику* литературы *литературы как особой реальности*. На уровне произведения между критиком и читателем пролегает пропасть: критик не может заменить читателя. Если даже критика определить как пишущего читателя, на пути последнего всегда стоит подозрительный посредник письмо. А последнее предполагает определенную аналитику. А Ч. же в отличие от письма и критики означает *желать произведение, жаждать превратиться в него; это значит отказаться от всякой попытки продублировать произведение на любом другом языке, помимо языка самого произведения: единственная, навеки данная форма комментария, на которую способен читатель как таковой, это подражание...* (Барт). Т. о., если критик желает не произведение, а свой собственный язык, то читатель желает язык самого произведения. Иначе говоря, если критик желает означаемое, то читатель желает означающее. По Барту, преодоление этой пропасти возможно на уровне текста. Текст, основанный на принципе *различения*, гетерогенности ликвидирует пропасть между Ч. и критикой. В результате перехода *от произведения к тексту* разрушается представление о тексте как о замкнутом структурно-семиотическом пространстве, о целостном и завершенном объекте. С этой т. зр. разрушается дистанция между письмом и Ч. Письмо и Ч. оказываются в некотором смысле тождественными, поскольку акт письма предполагает в силу принципа *различения*, гетерогенности приятие Другого через бесконечное откладывание означаемого (а читатель, по определению, является временным заместителем и гарантом отсутствующего означаемого) на будущее, и в бесконечности означающего предполагается *не невыразимость означаемого, а игра*. Деррида определяет литературную критику как философию литературы. Это означает, что критика руководствуется философскими категориями, типа истины, смысла, бытия и т. д. Критика под прикрытием философии *насилует* произведение в поисках истины и смысла. Присутствие единого смысла как подражания идее предполагает определенную критическую установку, регулируемую означаемым. Последнее выполняет тотализирующую функцию по отношению к означающему потоку. Согласно Деррида, текст не исчерпывается ни авторскими интенциями, ни историческими условиями, в которых создается этот текст, ни читателями. В тексте всегда остается некий остаток, некая избыточность, которая *даруется* отсутствием смысла вообще, т. е. бессмысленностью текста вообще. В этом смысле допустимо любое прочтение текста. Неразрешимая бессмысленность текста вовсе не означает, что нужно отказаться от тщетных поисков смысла. Напротив, бессмысленность предполагает интенсификацию этих поисков, для того чтобы лишний раз убедиться в окончательной бессмысленности текста. Причем, последняя носит не негативный, а утвердительный характер. Американский вариант деконструкции усиленно развивает вопрос о связи письма и Ч. При этом он исходит из романтической идеи взаимоуничтожения присущих тексту противоречий и, соответственно, выдвигает положение о саморефлексивности, самодеконструктивности текста Текст предполагает в собственной структуре деконструкцию, модус *неправильного прочтения*. Буквальный и метафорический смыслы взаимно нейтрализуют друг друга. Как говорит П. де Ман, текст рассказывает историю *аллегории собственного непонимания*. Поскольку с этой т. зр. любое прочтение является неверным, следовательно, допустимо любое Ч. Особую критику у американских деконструктивистов вызывает положение о референциальности литературного текста. Последняя предполагает возможность правильного прочтения, возможность выявления заключенного в литературном произведении объективного смысла как воспроизведения, *регистрации*, отражения внешней реальности. Как говорит Дж. X. Миллер, *понятие буквального или референциального применения языка является иллюзией, возникшей в результате забвения метафорических *корней языка**. Как только текст выводится по ту сторону принципа реальности, он лишается объективного коррелята. И весь вопрос об истинности или объективности текста перекладывается на читателей, в множестве интерпретаций которых текст обнаруживает собственную бессмыслицу, т. е. бесконечное множество возможных смыслов, ни один из которых не может претендовать на достоверность именно в силу отсутствия объективного коррелята. Миллер поясняет: *...существование бесчисленных интерпретаций любого текста свидетельствует о том, что чтение никогда не бывает объективным процессом обнаружения смысла, а является вкладыванием его в текст, который сам по себе не имеет никакого смысла*. Т. о-, стирается граница между Ч. и критикой, между читателем и критикой. Т. X. Керимов... смотреть

ЧТЕНИЕ

чте́ние сущ., с., употр. часто Морфология: (нет) чего? чте́ния, чему? чте́нию, (вижу) что? чте́ние, чем? чте́нием, о чём? о чте́нии; мн. что? чте́ния... смотреть

ЧТЕНИЕ

ЧТЕНИЕ И ЧИТАТЕЛИ см.также БИБЛИОТЕКА , БИБЛИОФИЛЫ , КНИГИ Я слышал, что жизнь - неплохая штука, но я предпочитаю чтение. Логан Пирсолл Смит Смотреть интереснее, чем читать, а читать интереснее, чем жить. Аркадий Давидович Страстные книгочеи никогда не одиноки в постели. Автор неизветен Читайте книги - некоторые из них специально для этого написаны. Михаил Генин Многие люди читают лишь для того, чтобы иметь право не думать. Георг Лихтенберг Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу тебе, у кого ты украл эту книгу. Илья Ильф Ничего не читал. Он был не читатель, а писатель. Эмиль Кроткий Нет писателя настолько неспособного, чтобы не найти подобного ему читателя. Иероним Стридонский Глаза читателя более строгие судьи, чем уши слушателя. Вольтер Поэт, который читает, выглядит как повар, который ест. Карл Краус В прежнее время книги писали писатели, а читали читатели. Теперь книги пишут читатели и не читает никто. Оскар Уайльд ЗАКОН ПРОФЕССОРА ТАРАНТОГИ: Никто ничего не читает; если читает, ничего не понимает; если понимает, немедленно забывает. Станислав Лем Всеобщее образование породило массу людей, которые умеют читать, но не умеют понять, что стоит читать. Джордж Тревельян Искусство чтения состоит в том, чтобы знать, что пропустить. Филип Хамертон Где мне взять столько времени, чтобы читать поменьше? Карл Краус Быстрое чтение полезно, если вам нужно прочесть «Британскую энциклопедию». Вот только чем занять остальную часть вечера? Роберт Орбен Мы ничего не поймем, если будем читать слишком быстро или слишком медленно. Блез Паскаль Читать между строк полезно - глаза не так устают. Саша Гитри Многие хвалят одни книги, но читают все же другие. Марциал Каждый читает такого Бальзака, какого заслуживает. «Пшекруй» Читатели читают, а почитатели почитывают. Александр Жуков Причина того, что люди так мало запоминают из того, что они читают, заключается в том, что они слишком мало думают сами. Георг Лихтенберг Искусство читать - это искусство мыслить с некоторой помощью другого. Эмиль Фаге Читать - значит думать чужой головой, вместо своей собственной. Артур Шопенгауэр Образованный человек никогда не читает - он перечитывает. Жорж Элгози Читатели бывают разные. Одним автор должен объяснять то-то и то-то, другие, пожалуй, сами могли бы объяснить автора. Витольд Гомбрович Автор пишет только половину книги: другую половину пишет читатель. Джозеф Конрад В книгах мы жадно читаем о том, на что не обращаем внимания в жизни. Эмиль Кроткий Все стерпит бумага, но не читатель. Жозеф Жубер Когда я перестал пить чай с калачом, то говорю: аппетита нет! Когда же перестал читать стихи или романы, то говорю: не то, не то! Антон Чехов Чтение сделало Дон Кихота рыцарем, а вера в прочитанное сделала его сумасшедшим. Джордж Бернард Шоу... смотреть

ЧТЕНИЕ

наименование стадии законодательного процесса в парламенте или его палате. Например, в Государственной Думе (ГД) рассмотрение законопроектов и принятие... смотреть

ЧТЕНИЕ

1. В самых простых терминах – процесс, посредством которого извлекается информация из письменного или печатного текста. Этот процесс фактически является чрезвычайно сложным и только частично понятым, хотя два его критических аспекта заслуживают упоминания здесь. Во-первых, процесс чтения зависит от формата письма, см. орфография. Чтобы читать алфавитную систему такой письменности, как английская, необходимо декодировать фонетические связи, существующие между знаками на странице (буквами) и звуками речи, в то время как для того, чтобы читать логографическую систему, подобно китайской, необходимо соотносить знаки на странице (идеограммы) со словом или понятием языка, которые каждый из них представляет. Таким образом, алфавитные системы предполагают наличие стадии декодирования фонетического компонента, стадии, которой нет при использовании логографических систем. Следовательно, термин чтение обозначает различные когнитивные и перцептивные процессы в зависимости от орфографической формы. Во-вторых, чтение включает в себя как фонетический/акустический процесс, так и семантический/синтаксический процесс. Рассмотрим гипотетический пример неграмотного греческого фермера и его друга английского профессора, образование которого позволяет ему знать, как произносятся все греческие буквы и комбинации букв, хотя он не может сказать ни слова на современном греческом языке. Профессор, глядя в греческую газету, произносит то, что для него является бессмысленными звуками. А его неграмотный друг полностью понимает их значение. Ни об одном из них нельзя сказать, что он читает, однако они вдвоем представляют те умения, которые должен иметь читающий. Задача этого примера состоит в том, чтобы разъяснить читателю, что многие упрощенные определения чтения, характеризующие этот процесс в терминах произнесения слов, вводят в заблуждение и затеняют глубокие, более важные аспекты этого сложного процесса. Вероятно, многие из проблем обучения чтению происходят из нашей неспособности пока еще полностью понять эти различные процессы. 2. Если более широко рассматривать понятие текст в приведенном выше простом определении, этот термин также будет применяться к извлечению информации из символов Брайля, из музыкального нотного письма, из паттернов движения губ, жестов и т.д. 3. В парапсихологии – интерпретации предсказателя будущего, френолога, хироманта и т.д.... смотреть

ЧТЕНИЕ

чтение сущ.сред.неод.(j)(j)(j)(j) (14) ед.им. был у Столыпина, и опять чтение, и еще слово далПс52. ед.им.* Его статура, чтенье, сочиненья, горячнос... смотреть

ЧТЕНИЕ

-я, ср. 1. Действие по знач. глаг. читать.Беглое чтение. Чтение чертежей. □ Я начала читать [книги] с жадностью, и скоро чтение увлекло меня совершенн... смотреть

ЧТЕНИЕ

(общеславянск. от «чисти», «чьту» почитать, читать) 1. вообще – процесс извлечения информации из письменного или печатного текста. Этот процесс представляется весьма сложным и во многом не слишком понятным, что иллюстрируют следующие два примера: а) во-первых, процесс чтения зависит от формата письма, то есть системы письменности. Например, чтобы читать по-английски, необходимо декодировать фонетические связи, существующие между знаками письма и звуками речи, то есть перевести письменную речь в устную (спеллингование – от англ. spell – читать или произносить слова по буквам). В русском языке это делать ещй труднее. В логографической (иероглифической) системе письменности такой трудности не существует, там каждый письменный знак соответствует определённому понятию; б) во-вторых, чтение включает в себя как фонетический/акустический процесс, так и семантический/синтаксический, то есть понимание прочитанного. Например, один человек свободно владеет языком, но не умеет на нём читать, а другой может читать, но не понимает значения многих слов, и оба эти случая представляют разные умения, необходимые для чтения одному человеку; 2. более широко – процесс извлечения информации также из символов Брайля, из музыкального нотного письма, из паттернов движения губ и жестов, азбуки Морзе и др.... смотреть

ЧТЕНИЕ

умение реагировать на письменные графические знаки (буквы) и переводить их в слова, смыслы, значения. Как процесс, чтение есть воссоздание и произнесение вслух содержания, символически переведенного в письменные знаки. Чтение – это всегда реакция на текст автора, что зависит от техники дешифровки буквенных знаков, от опыта читающего, от его развития и особенностей восприятия. При чтении происходит связь слов произносимых (мысленно или вслух) с личным опытом и описываемыми событиями, с авторским видением их. В этом смысле всегда есть сотворчество, сопереживание, есть диалог с автором (это происходит даже при чтении учебников). Методика обучения чтению строится на понимании чтения как вида деятельности, т.е. как информационно-ценностного и культурно-исторического процесса. Чтение – это форма познания и общения. Понимание прочитанного – основная задача чтения. Чтение – это феномен человеческой жизни, речевой онтогенез. Активная речь есть основа развития и обучения человека. Существуют разные виды чтения: вслух, «про себя», скорочтение и т.д.... смотреть

ЧТЕНИЕ

ср.reading- аналитическое чтение- беспорядочное чтение- быстрое чтение- внеаудиторное чтение- внеклассное чтение- внимательное чтение- домашнее чтение-... смотреть

ЧТЕНИЕ

okuma* * *с1) (действие) okuma 2) (чте́ния) мн. (цикл лекций) seri konferanslar ••законопрое́кт при́нят во второ́м чте́нии — kanun tasarısı ikinci müza... смотреть

ЧТЕНИЕ

с.lecture f; перев. тж. оборотом с гл.во время чтения лекции — pendant qu'on faisait le coursучиться чтению и письму — apprendre à lire et à écrireзани... смотреть

ЧТЕНИЕ

– один из видов речевой деятельности, декодирование письма в устную речь. В контактологическом аспекте чтение интересно тем, что в процессе его обучающиеся второму языку, помимо интерференционных ошибок, общих для чтения и говорения, делают и специфические ошибки. Так, здесь наблюдается влияние правил графики и орфоэпии родного языка. (Ср.: франкоязычные студенты читают в городе как в город, так как во франц. языке конечная буква е чаще всего не читается; португалоязычные студенты вместо поздно – поздну и т. п.) Нередко при чтении смешивают буквы родного и изучаемого языка. При чтении про себя билингв, недостаточно знающий неродной язык, существенно отходит от стандарта мысленного произношения читаемого (по причинам интерференции), что отрицательно отражается на его чтении вслух. Ср. ошибочное чтение.... смотреть

ЧТЕНИЕ

сLesen n; Lektüre fчтение вслух — Lautlesen n; Vorlesen n (кому-либо)чтение лекций — Abhalten n von Vorlesungenво время чтения — während des LesensСино... смотреть

ЧТЕНИЕ

• предмет в шк.или книга olvasmany• процесс olvasás* * *с1) (действие) olvasás кни́га для чте́ния — olvasókönyv2) olvasmány Синонимы: быстрочтение, де... смотреть

ЧТЕНИЕ

read, reading* * *чте́ние с.readingпри пе́рвом чте́нии — on first readingпри пе́рвом чте́нии э́тот разде́л мо́жет быть опу́щен (напр. в учебнике, реко... смотреть

ЧТЕНИЕ

1) (действие) см. читать2) (то, что читают) 读物 dúwùполезное чтение - 有益的读物3) мн. чтения (цикл лекций) 讲座 jiǎngzuò; 报告会 bàogàohuìСинонимы: быстрочтение,... смотреть

ЧТЕНИЕ

с.1) lectura fво время чтения лекции — durante la conferenciaучиться чтению и письму — aprender a leer y a escribir2) мн. чтения (цикл докладов или лек... смотреть

ЧТЕНИЕ

1) Орфографическая запись слова: чтение2) Ударение в слове: чт`ение3) Деление слова на слоги (перенос слова): чтение4) Фонетическая транскрипция слова ... смотреть

ЧТЕНИЕ

с. 1) lettura f беглое чтение — lettura fluente / corrente чтение стихов — recitazione di poesie / versi учиться чтению — imparare a leggere углубиться в чтение — sprofondarsi nella lettura 2) мн. чтения (цикл лекций) conferenze f pl Пушкинские чтения — conferenza / lettura pushkiniana педагогические чтения — conferenza pedagogica Итальяно-русский словарь.2003. Синонимы: быстрочтение, декламация, декламирование, зачитка, зачитывание, итацизм, литература, мелодекламация, погласица, проглядывание, произнесение, прочитывание, прочтение, скорочтение, считка, считывание, читание, читка, чтиво... смотреть

ЧТЕНИЕ

ЧТЕНИЕ чтения, ср. 1. только ед. Действие по глаг. читать во всех знач., кроме 6 и 8. Чтение про себя. Чтение вслух. Учиться чтению и письму. Художественное чтение. Выразительное чтение. Чтение по складам. Книга для чтения. Рая до чтения была охотница. Короленко. 2. только ед. То, что читают, читаемый текст. Достал интересное чтение. Классики - лучшее чтение для юношества. 3. Устное изложение чего-н., лекция (книжн.). Чтения о русском языке. || Собрание, на к-ром что-н. читают вслух (книжн.). Литературное чтение. Посещать какие-н. чтения.<br><br><br>... смотреть

ЧТЕНИЕ

Чте́ниеmsomo (mi-), somo (ma-), usomaji ед.;чте́ние Кора́на по усо́пшему — hitima (-);чте́ние Кора́на — hotuba (-), kara (ma-);чте́ние жизнеописа́ния п... смотреть

ЧТЕНИЕ

(2 с), Пр. о чте/нии; мн. чте/ния, Р. чте/нийСинонимы: быстрочтение, декламация, декламирование, зачитка, зачитывание, итацизм, литература, мелодеклам... смотреть

ЧТЕНИЕ

с. lecture f; перев. тж. оборотом с гл. во время чтения лекции — pendant qu'on faisait le cours учиться чтению и письму — apprendre à lire et à écrire... смотреть

ЧТЕНИЕ

один из видов речевой деятельности, заключающийся в восприятии написанного зрительно и воспроизведении вслух или про себя.Синонимы: быстрочтение, декл... смотреть

ЧТЕНИЕ

чтение с Lesen n 1; Lektüre f c чтение вслух Lautlesen n; Vorlesen n (кому-л.) чтение лекций Abhalten n 1 von Vorlesungen во время чтения während des Lesens<br><b>Синонимы</b>: <div class="tags_list"> быстрочтение, декламация, декламирование, зачитка, зачитывание, итацизм, литература, мелодекламация, погласица, проглядывание, произнесение, прочитывание, прочтение, скорочтение, считка, считывание, читание, читка, чтиво </div><br><br>... смотреть

ЧТЕНИЕ

Заниматься чтением во сне - знак того, что Вы отличитесь в деле, которое представлялось трудным.Если Вы видите за чтением других людей - значит, друзья будут добры к Вам, а Вы будете хорошо устроены.Предлагать что-нибудь для чтения или обсуждать во сне прочитанное - означает, что Вы постоянно совершенствуете свои литературные познания.Если Вам во сне попадается неясный бессвязный текст - значит, Вам грозят волнения и разочарования.... смотреть

ЧТЕНИЕ

сleitura f; (стихов) recitação f, declamaçâo fСинонимы: быстрочтение, декламация, декламирование, зачитка, зачитывание, итацизм, литература, мелодекла... смотреть

ЧТЕНИЕ

чте́ние, чте́ния, чте́ния, чте́ний, чте́нию, чте́ниям, чте́ние, чте́ния, чте́нием, чте́ниями, чте́нии, чте́ниях (Источник: «Полная акцентуированная парадигма по А. А. Зализняку») . Синонимы: быстрочтение, декламация, декламирование, зачитка, зачитывание, итацизм, литература, мелодекламация, погласица, проглядывание, произнесение, прочитывание, прочтение, скорочтение, считка, считывание, читание, читка, чтиво... смотреть

ЧТЕНИЕ

n.reading, scanning; частота чтения, scan frequencyСинонимы: быстрочтение, декламация, декламирование, зачитка, зачитывание, итацизм, литература, мело... смотреть

ЧТЕНИЕ

reading• Данная книга возникла в результате чтения курса в... - This book grew out of a course taught at... Синонимы: быстрочтение, декламация, декла... смотреть

ЧТЕНИЕ

чтениеקרִיאָה נ'* * *לקחקריאהСинонимы: быстрочтение, декламация, декламирование, зачитка, зачитывание, итацизм, литература, мелодекламация, погласица,... смотреть

ЧТЕНИЕ

корень - ЧТ; суффикс - ЕНИ; окончание - Е; Основа слова: ЧТЕНИВычисленный способ образования слова: Суффиксальный∩ - ЧТ; ∧ - ЕНИ; ⏰ - Е; Слово Чтение с... смотреть

ЧТЕНИЕ

1) reading2) scanning– при первом чтениеСинонимы: быстрочтение, декламация, декламирование, зачитка, зачитывание, итацизм, литература, мелодекламация,... смотреть

ЧТЕНИЕ

чтение, чт′ение, -я, ср.1. см. читать.2. То, что читается, читаемое произведение, сочинение. Интересное, занимательное ч.3. обычно мн. ч. Собрание, на ... смотреть

ЧТЕНИЕ

чт'ение, -яСинонимы: быстрочтение, декламация, декламирование, зачитка, зачитывание, итацизм, литература, мелодекламация, погласица, проглядывание, пр... смотреть

ЧТЕНИЕ

lesningСинонимы: быстрочтение, декламация, декламирование, зачитка, зачитывание, итацизм, литература, мелодекламация, погласица, проглядывание, произн... смотреть

ЧТЕНИЕ

Читали во сне – отличитесь в каком-то трудном деле. Увидели за чтением других людей – друзья проявят к вам большое внимание и помогут устроиться в жизни. Предлагали кому-то книгу – будете постоянно совершенствовать свои литературные познания. Неясный, бессвязный текст снится к волнениям и разочарованиям.... смотреть

ЧТЕНИЕ

ЧТЕНИЕ, -я, ср.1.см. читать. 2. То, что читается, читаемое произведение, сочинение. Интересное, занимательное чтение 3. обычно мн. Собрание, на к-ром читают вслух (устар.). Литературные чтения. 4. мн. Цикл лекций или докладов в память выдающегося учёного, писателя. Ломоносовские чтения в университете.... смотреть

ЧТЕНИЕ

в разн. знач. чытанне, ср.чтение вслух — чытанне ўголасхудожественное чтение — мастацкае чытанневыразительное чтение — выразнае чытаннево время чтения... смотреть

ЧТЕНИЕ

Чтение во сне – знак успешного разрешения трудного вопроса. Если читают другие – ваши друзья помогут вам в трудную минуту. Обсуждение во сне прочитанного свидетельствует о постоянном совершенствовании своих литературных познаний. Неясный, бессвязный текст предвещает треволнения и разочарования.... смотреть

ЧТЕНИЕ

с. 1) (действие) Lesen n, Lektüre f чтение вслух — Lautlesen n, (кому-л.) Vorlesen n чтение лекций происходит ... — die Vorlesungen werden ... gehalten книга для чтения — Lesebuch n, Lektüre f 2) (материал для чтения) Lektüre f, Lesestoff m домашнее чтение — Hauslektüre f.... смотреть

ЧТЕНИЕ

чтение не установление простой ассоциации между письменными знаками и звуками, соответствующими им. Чтение – сложный процесс, в котором непосредственное участие принимают высшие психические функции в части мышления. (3.5, 444) См. Высшие психические функции, Мышление ... смотреть

ЧТЕНИЕ

Чытанне, чтение вслух — чытанне ўголас художественное чтение — мастацкае чытанне выразительное чтение — выразнае чытанне во время чтения лекций — у час чытання лекцый книга для чтения — а) кніга для чытання б) (учебник) чытанка Купаловские чтения — Купалаўскія чытанні... смотреть

ЧТЕНИЕ

Rzeczownik чтение n czytanie n

ЧТЕНИЕ

вид коммуникативно-познавательной деятельности (духовного общения и взаимовлияния людей), направленной на удовлетворение различных потребностей (духовных, профессиональных, эстетических и др.) средствами печатной информации.... смотреть

ЧТЕНИЕ

чтение редакция, проект, проглядывание, прочтение, произнесение, считка, зачитывание, прочитывание, читание, считывание, скорочтение, мелодекламация, декламация, итацизм, чтиво, читка, декламирование, литература<br><br><br>... смотреть

ЧТЕНИЕ

• lektura• literatura• předčítání• přečtení• recitace• snímání• četba• čtení

ЧТЕНИЕ

Ударение в слове: чт`ениеУдарение падает на букву: еБезударные гласные в слове: чт`ение

ЧТЕНИЕ

с. lettura f - чтение карты- чтение чертежа

ЧТЕНИЕ

Чтение- lectio; praelectio; recitatio; acroama,-atis n;• чтение дает пищу для ума - lectio pabula menti sufficit / ingenio praebet alimenta / praestat ... смотреть

ЧТЕНИЕ

сущ.сред.1. вулав; вуланй; выразительное чтение илемлӗ вулав; книга для чтения вулав кӗнекй2. вулав, вуламаллй (кӗнеке, хайлав); детективы — занимательное чтение детективсем — касак вулав... смотреть

ЧТЕНИЕ

nlukeminen, lukuхудожественное чтение — kaunoluku

ЧТЕНИЕ

• skaityba (1)• skaitymas (1)

ЧТЕНИЕ

{lekt'y:r}1. lektyr{²l'ä:sning}2. läsning

ЧТЕНИЕ

с 1.уку; беглое ч. йөгерек уку; ч. книг китап уку 2.китап, әсәр; интересное ч. кызыклы китап 3.мн.чтения укулар; ломоносовские ч. ломоносов укулары

ЧТЕНИЕ

сущ. ср. родачитання

ЧТЕНИЕ

чтени||ес 1. τό διάβασμα, ἡ ἀνάγνωση 2. ~я мн. κύκλος διαλέξεων: Пушкин-ские ~я κύκλος διαλέξεων γιά τόν Πού-σκιν.

ЧТЕНИЕ

Ср 1. oxuma, oxu, mütaliə; 2. oxunan əsər, oxunan mətn; 3. мн. leksiya, mühazirə; литературное чтение ədəbi qiraət.

ЧТЕНИЕ

чте'ние, чте'ния, чте'ния, чте'ний, чте'нию, чте'ниям, чте'ние, чте'ния, чте'нием, чте'ниями, чте'нии, чте'ниях

ЧТЕНИЕ

чтение = с. 1. (действие) reading; 2. (читаемый текст) reading-matter; чтение лекций lecturing.

ЧТЕНИЕ

(законопроекта и т.п.) reading

ЧТЕНИЕ

ср. окуу; чтение вслух үн чыгарып окуу; книга для чтения окуу китеби; чтение стихов ырды окуу.

ЧТЕНИЕ

вид речевой деятельности, направленный на смысловое восприятие графически зафиксированного текста.

ЧТЕНИЕ

خواندن ، مطالعه

ЧТЕНИЕ

o'qish, o'quv

ЧТЕНИЕ

Начальная форма - Чтение, винительный падеж, единственное число, неодушевленное, средний род

ЧТЕНИЕ

1. czytanie;2. lektura;3. prelekcje;

ЧТЕНИЕ

Четене с

ЧТЕНИЕ

Уншлага,багажийн заалт, нийтийн уншлага, тайлбар, лекц, яриа, ойлголт

ЧТЕНИЕ

1. lugemine2. lugemisvara

ЧТЕНИЕ

Oquvчтение стихов — şiirlerni oquv

ЧТЕНИЕ

оқу;- чтение вслух дауыстап оқу;- книга для чтения оқу кітабы

ЧТЕНИЕ

(как стадия прохождения проекта закона в парламенте) lettura

ЧТЕНИЕ

чтение хониш, хондан(и), мутолиа, қироат

ЧТЕНИЕ

lasījums, lasīšana; lasāmviela; lasījums

ЧТЕНИЕ

Чтение Теин Нит Нечет Нети Ение Чин Чет

ЧТЕНИЕ

Читать что-то во сне - что-то получить.

ЧТЕНИЕ

ЧТЕНИЕ, чтец, см. чести.

ЧТЕНИЕ

окъув чтение стихов шиирлерни окъув

ЧТЕНИЕ

чтение с η ανάγνωση, το διάβασμα

ЧТЕНИЕ

чтение чт`ение, -я

ЧТЕНИЕ

(законопроекта) Lesung

ЧТЕНИЕ

{N} ընթերցւմ

ЧТЕНИЕ

read, reading

T: 278