Смотреть больше слов в «Энциклопедии Истории философии»
КОЙРЕ (Koyre) (наст, фамилия Койранский) Александр (1892—1964) — рус.-фр. философ и историк науки. Род. в Таганроге, учился в гимназиях Тифлиса и Р... смотреть
КОЙРЕ (Koyre) Александр (наст . имя и фам. Койракский Александр Владимирович) (1892-1964), французский историк науки и философии. Родился в Таганроге, учился в университетах Геттингена и Парижа (1908-14), с 1918 во Франции. Труды по истории философии, мистики и естествознания 16-17 вв.<br><br><br>... смотреть
- (Koyre) Александр (наст. имя и фам. Койракский АлександрВладимирович) (1892-1964) - французский историк науки и философии. Родилсяв Таганроге, учился в университетах Геттингена и Парижа (1908-14), с 1918во Франции. Труды по истории философии, мистики и естествознания 16-17 вв.... смотреть
Койре́ (Koyré) Александр (настоящие имя и фамилия Александр Владимирович Койранский) (18921964), французский историк науки и философии. Родился в Тага... смотреть
КОЙРЕ (Koyre) Александр (наст. имя и фам. Койракский Александр Владимирович) (1892-1964) - французский историк науки и философии. Родился в Таганроге, учился в университетах Геттингена и Парижа (1908-14), с 1918 во Франции. Труды по истории философии, мистики и естествознания 16-17 вв.<br>... смотреть
КОЙРЕ (Koyre) Александр (наст . имя и фам. Койракский Александр Владимирович) (1892-1964), французский историк науки и философии. Родился в Таганроге, учился в университетах Геттингена и Парижа (1908-14), с 1918 во Франции. Труды по истории философии, мистики и естествознания 16-17 вв.... смотреть
КОЙРЕ (Koyre) Александр (наст. имя и фам. Койракский Александр Владимирович) (1892-1964), французский историк науки и философии. Родился в Таганроге, учился в университетах Геттингена и Парижа (1908-14), с 1918 во Франции. Труды по истории философии, мистики и естествознания 16-17 вв.... смотреть
французский философ и эпистемолог русского происхождения (Таганрог, Россия, 1882 — Париж, 1964). После получения высшего образования в Геттингене (1908), где он посещал лекции Гуссерля и Гильберта, онпереезжает в Париж (1910), где посещает лекции Бергсона и Брюнсвика. Связь философии и истории науки оживляет всю его мысль. Его работы по эпистемологии отличаются и от эмпиристической эпистемологии, не знающей априорную мысль и основывающейся только на опыте, и от позитивистской эпистемологии, в которую формализм привносит разрыв между математикой и подразумеваемой реальностью. Публикацией исследований по классической философии («Идея Бога и доказательства его существования у Декарта», 1922; «Идея Бога в философии св. Ансельма», 1923) Койре начал анализ космологии XVI и XVII вв. и принципов, обновивших научную мысль («Философия Якоба Беме», 1929). Он опубликовал «Галилеевские очерки»: 1) «На заре классической науки»; 2) «Закон падения тел»; 3) «Галилей и закон инерции». Им написано также: «От замкнутого мира к бесконечному универсуму» (1957), «Астрономическая революция: Коперник, Кеплер, Борелли» (1961), «Ньютоновские очерки» (1964).... смотреть
французский философ и эпистемолог русского происхождения (Таганрог, Россия, 1882 — Париж, 1964). После получения высшего образования в Геттингене (1908), где он посещал лекции Гуссерля и Гильберта, онпереезжает в Париж (1910), где посещает лекции Бергсона и Брюнсвика. Связь философии и истории науки оживляет всю его мысль. Его работы по эпистемологии отличаются и от эмпиристической эпистемологии, не знающей априорную мысль и основывающейся только на опыте, и от позитивистской эпистемологии, в которую формализм привносит разрыв между математикой и подразумеваемой реальностью. Публикацией исследований по классической философии («Идея Бога и доказательства его существования у Декарта», 1922; «Идея Бога в философии св. Ансельма», 1923) Койре начал анализ космологии XVI и XVII вв. и принципов, обновивших научную мысль («Философия Якоба Беме», 1929). Он опубликовал «Галилеевские очерки»: 1) «На заре классической науки»; 2) «Закон падения тел»; 3) «Галилей и закон инерции». Им написано также: «От замкнутого мира к бесконечному универсуму» (1957), «Астрономическая революция: Коперник, Кеплер, Борелли» (1961), «Ньютоновские очерки» (1964). ... смотреть
(1892—964) —историк и философ науки. Род. в Таганроге, в 1908 г. уехал в Геттинген для продолжения образования, затем до конца дней жил в Париже. В своих трудах осн. внимание уделял мировоззренческим (филос.) основаниям науки. В частн. утверждал, что науч. революция XVII—VIII вв., ознаменовавшая собой рождение науки Нового времени, была связана, прежде всего, с революцией метафизич. (см. Метафизика), т.е. с изменением всеобщих представлений о Вселенной. К. сформулировал принципиальные положения о влиянии философии как внешн. науке факторе на развитие науч. мысли: а) науч. мысль никогда не была полностью отделена от филос. мысли; б) великие науч. революции всегда определялись катастрофой или изменением филос. концепций; в) науч. мысль —речь идет о физ. науках —развивалась не в вакууме; это развитие всегда происходило в рамках опред. идей, фундаментальных принципов, наделенных аксиоматической очевидностью, к-рые, как правило, считались принадлежащими собств. философии. На рус. язык переведена серия работ К. под общим названием «Очерки истории философской мысли» (М., 1985). В.И.Полищук ... смотреть
французский философ и историк науки русского происхождения. Лидер интернализма, объясняющего развитие науки имманентными самой науке интеллектуальными факторами. Занимался также историей русской философской мысли. Учился у Гуссерля, однако истоки его собственной концепции лежат в критически переосмысленных работах Брюнсвика и Мейерсона. По своим методологическим интенциям, некоторым тематизмам и проблемам философская позиция К. близка идеям франкоязычного неореализма, основы которого были заложены Башляром (с которым К. поддерживал дружеские отношения). Центральной же фигурой в истории философии для К. всегда оставался Платон. К. резко оппонировал кумулятивистской версии развития науки, прежде всего представленной в работах П.Дюэма (Дюгема), в частности, и позитивистской методологии в целом. Идеи К. (наряду с критическим рационализмом) оказали прямое влияние на формирование постпозитивистского дискурса *исторической школы* в философии науки, прежде всего на концептуализацию таких понятий в методологии Куна как *парадигма*, *нормальная наука* , *научная революция* . Среди непосредственных учеников К. И.Коэн, совместно с которым он подготовил к изданию критически отредактированные *Математические начала натуральной философии* Ньютона (вышли в свет в двух томах в 1972), и Р.Татон, отредактировавший четырехтомную *Всеобщую историю науки*. Коэн и Татон инициировали издание коллективного двухтомного сборника статей в честь семидесятилетия К. Родился в Таганроге, учился в гимназиях Тифлиса (Тбилиси) и Ростова-на-Дону. Для продолжения образования выехал в 1908 за границу. В 1909-1911 в Геттингене К. прослушал курс лекций по феменологии у Гуссерля и по математике у Д.Гильберта. Жил в Париже. В Первую мировую войну воевал добровольцем во французской, а затем в русской (до осени 1917) армиях. После войны вернулся во Францию. С 1924 читал курс лекций в Практической школе высших исследований, с которой оказалась связанной вся его последующая жизнь. В 1929 получил докторскую степень за работу, исследующую творчество Бёме. В 1930-е интересы К. перемещаются в область истории науки, собственную (философскую, как он ее сам определял) версию которой К. и начал разрабатывать. С 1934 по 1940 он являлся гостевым профессором Каирского университета. Во время Второй мировой войны К. жил в Каире, затем в Нью-Йорке (где работал в Свободной школе высших исследований и Новой школе социальных исследований) и Лондоне. После войны вернулся в Практическую школу высших исследований в Париже, возглавил Центр исследований по истории науки. С 1950 член-корреспондент, а с 1955 действительный член Международной академии истории науки, с 1956 по 1961 являлся ее секретарем, редактировал издававшийся академией журнал. С 1956 по 6 месяцев в году К. стал проводить в Институте высших исследований в Принстоне (США). В 1962 К. тяжело заболел, что вынудило его прекратить поездки в Принстон. После смерти К. его имя было присвоено Центру исследований по истории науки в Париже, а Международная академия истории науки учредила медаль его имени, присуждаемую раз в три года за наиболее выдающиеся труды по истории науки и техники. Основная работа К. *Этюды о Галилее* (1939, фактически увидела свет в апреле 1940, широкую известность получила лишь после англоязычного издания), заложившая основы интернализма; вышла в трех выпусках (*На заре классической науки*, *Закон падения тел Декарт и Галилей*, *Галилей и закон инерции*). Другие работы К.: *Декарт и схоластика* (1923), *Идея Бога в философии Св.Ансельма* (1923), *Философия и национальное движение в России в начале 19 века* (1929), *Очерки истории философских идей в России* (1950), *От замкнутого мира к бесконечной вселенной* (1957), *Революция в астрономии. Коперник, Кеплер, Борелли* (1961) и др. Статьи и выступления К. после его смерти были объединены в сборники: *Очерки по истории философской мысли* (1961), *Ньютоновские исследования* (1965 на англ. яз.; 1968 на фр. яз.), *Очерки по истории научной мысли* (1966). Концепция философской истории науки К. предложила ряд фундаментальных методологических принципов видения и интерпретации научного знания, которые могут быть адекватно осмыслены в контексте сложившейся в 1930-е (и окончательно концептуализированной в 1950-е) оппозиции интернализм экстернализм. Интернализм, идейным лидером которого и выступил К., резко акцентировал проблематику развития науки вокруг изменения внутренних (интеллектуальных) факторов, определяющих понимание природы знания в конкретных социально-культурных контекстах той или иной исторической эпохи. Знание как таковое (научное знание в том числе и прежде всего) не может быть понято и объяснено извне через аппеляцию к социально-экономическим, технологическим, культурным или историческим причинам, на чем в той или иной мере настаивают экстерналисты. Скорее наоборот, внутренняя логика изменения науки (знаниевых систем) позволяет осмыслить социокультурные изменения, хотя познание остается в целом самостоятельной сферой человеческой активности, историей человеческого духа. *Афины, пишет К., не объясняют ни Евдокса, ни Платона. Тем более Сиракузы не объясняют Архимеда или Флоренция Галилея*. И далее К. продолжает: *Я считаю, что то же самое верно и для Нового времени и даже для нашего времени, несмотря на сближение чистой и прикладной наук... Вовсе не социальная структура Англии 17-го века может объяснить Ньютона и тем более не социальная структура России времен Николая Первого может пролить свет на творения Лобачевского. Это целиком химерическое предприятие, настолько же химерическое, как попытки предсказать будущую эволюцию науки или наук в зависимости от социальной структуры или социальных структур нашего общества или наших обществ*. Нет прямой зависимости между состоянием общества и состоянием науки в определенное время, утверждает К., а, следовательно, и научное знание в его динамике не может быть объяснено иначе, как из самого себя. В этом отношении интернализм К. наследует установкам *истории идей* и традиции *интеллектуальной истории науки*, но и они им радикально переосмысливаются, а тем самым и *преодолеваются*. На это нацелены две фундаментальные установки его интернализма: 1) на максимально широкое понимание *внутренней* истории науки, которая не может быть редуцирована к простой смене идей и теорий; 2) на единство истории науки, философского и даже религиозного (во всяком случае в некоторых культурах и в определенные эпохи) знаний. Отсюда и сам термин *философская история науки*, предполагающий ослабление (если не снятие) демаркационных границ между различаемыми типами знания. На конкретном материале К., в частности, показывает, как религиозные штудии Ньютона или мистико-астрологические И.Кеплера напрямую связаны со складыванием их научных теорий. (Например, показателен вывод, к которому приходит К. в результате анализа взглядов Ньютона: *В ньютоновском мире, как и в ньютоновской науке, не человек, а Бог есть мера вещей*.) Основное же внимание К. уделяет связи философского и научного знаний, акцентируя при этом прежде всего влияние первого на второе. В этом пункте он вступает в резкую конфронтацию с методологией позитивизма, пытавшегося провести жесткую демаркацию между достоверным научным знанием и философией, а само изменение научного знания понимавшего как кумулятивное накопление *добытых истин* (к тому же финально установленных), из которого исключены человеческие заблуждения и ошибки. В отличие от позитивизма К. настаивал на том, что изменение интеллектуальной атмосферы той или иной эпохи не есть факт *внешний* по отношению к истории науки, а изменение философских (шире и религиозных) оснований видения мира предуготавливает саму возможность радикальных сдвигов в научном знании. В частности, прежде всего с факторами этого (экстранаучного) рода (а не только *узкой* научной задачей преодоления разрыва между физической и математической астрономией) К. связывал победу интеллектуальной революции, начатой Коперником. В этой перспективе заблуждения и ошибки познающего разума также перестают быть для К. чем-то внешним и случайным по отношению к науке, а становятся вполне конструктивными (для своего времени, точнее для своей познавательной ситуации) элементами развития науки, позволявшими заполнить возникшие и иначе в тот момент не понятые и не объясненные лакуны в видении исследуемой проблематики (в данном пункте оппонирования позитивизму К. весьма близок аналогичной, хотя и несколько иначе реализуемой, установке на *приближенный* характер знания Башляра). С точки зрения К., *неудачи столь же поучительны, столь же интересны и даже столь же достойны уважения, как и удачи*, они неразрывно связаны с *историей человеческого духа, упорно преследующего, несмотря на постоянные неудачи, цель, которую невозможно достичь, цель постижения или, лучше сказать, рационализации реальности*. История человеческого духа вовсе не может быть представлена линейно, *продвижение мысли к истине происходит не по прямой*: *Не нужно забывать, впрочем, что мысль вообще, а в переходные эпохи в особенности может быть темной и смутной, и не терять тем не менее совсем своей ценности. Совсем наоборот, как настойчиво утверждал это Дюгем и как это великолепно показал Эмиль Мейерсон, именно в смутности и неясности прогрессирует мысль. Она движется от смутности к ясности. Она не идет от ясности к ясности так, как этого желал Декарт*. Последнее утверждение К. оказывается в конечном итоге одним из оснований для опровержения и позитивистского тезиса о кумулятивном характере развития научного знания, и для концептуализации положения о *разрывах* (*мутациях*, по К.) в интеллектуальной (в том числе и научной) истории, смене способов самого видения реальности (аналогичную идею *эпистемологических разрывов* развивал Башляр). За изменением теорий и идей К. обнаруживает глубинные устойчивые и категориально оформляемые идеальные структуры, позволяющие или не позволяющие появиться и концептуализироваться этим теориям и идеям (концепт, близкий *эпистеме* Фуко). Собственно, эти структуры и обеспечивают нам видение мира таким, каким мы его видим, а их изменение суть кардинальная интеллектуальная ломка, предопределяющая, в частности, изменение *метафизических систем* (смену схем категоризации мира), вызывающих, в свою очередь, научные революции (анализ познавательных практик в традиционных обществах неевропейского типа позволил К. выдвинуть тезис о необязательности наличия науки в европейском смысле слова в иной культуре). Последние есть, следовательно, результат радикальных *мутаций человеческого интеллекта*, вызывающих прерыв преемственности и требующих перестройки миропонимания в целом. С этой точки зрения, физика Нового времени (классическая физика) не является продолжением ни античной физики Аристотеля, ни физики парижских номиналистов, хотя и была бы в силу внутренних закономерностей интеллектуального развития невозможна без них. Этот фундаментальный тезис К. первоначально аргументировал через тщательный анализ радикальной смены парадигматики Галилея, являвшегося в начале сторонником физики парижских номиналистов, но ставшего подлинным, с точки зрения К., основоположником классической физики. В этом же ключе в более поздних работах К. исследовал творчество Ньютона и Декарта, оппозицию ньютонианской и картезианской (*математической физики без математики*) физик. Наиболее же полно этот круг идей нашел отражение у К. в его целостной концепции научной революции 16-17 вв. Ее суть состояла в разрушении качественно понимаемого античного * средневекового понятия мира как Космоса и заменой его понятием мира как количественно определяемого в абстрактном, изотропном и гомогенном пространстве. Идея Космоса предполагала представления о завершенности его структуры, его иерархической упорядоченности и качественной дифференцированности. Новоевропейская же идея мира стала исходить из представлений об открытом, неопределенном и бесконечном Универсуме. Если Космос предполагал противопоставление иначе организованных двух миров (земного и небесного), то новоевропейский Универсум организован в одном уровне реальности. Замена Космоса Универсумом потребовала и смены языков их описания, что явилось обязательным условием возникновения классической науки. Если математический язык описания (в терминах геометрии Евклида) в конструкции Космоса был применим только для исследования небесного мира, то в конструкции Универсума он стал универсальным языком науки. В античности была возможна лишь математическая астрономия, а физический мир описывался исходя из опыта чувственного восприятия. Новое время, изобретя процедуры экспериментирования как методически организуемого искусства задавать вопросы природе и получать на них ответы, сделало не только возможным, но и необходимым возникновение математической физики основы новоевропейской науки. Отсюда принципиальным для понимания истории науки становится для К. выявление способа (метода), посредством которого научная мысль осознавала себя и противопоставляла себя тому, что ей предшествовало и сопутствовало. А эта установка еще раз возвращает историка науки к необходимости исследования *метафизики*, а параллельно требует переопределения соотношения теории и эмпирии. В этой перспективе обнаруживается, что наука Нового времени концептуализирует в качестве единственных объектов своего оперирования идеализированные абстрактные объекты, которым нет места в реальном мире. Эти объекты нельзя получить непосредственно из опыта, наоборот, они предшествуют ему и конституционализируют сами исследовательские процедуры. Наука принципиально теоретична: *Хорошая теория построена a priori. Теория предшествует факту. Опыт бесполезен потому, что уже до всякого опыта мы обладаем знанием того, что ищем. Фундаментальные законы движения (и покоя), законы, определяющие пространственно-временное поведение материальных тел, суть законы математической природы. Той самой природы, что и законы, управляющие отношениями фигур и чисел. Мы их находим и открываем не в природе, а в нас самих*. (В этой перспективе, согласно К., прав оказался в конечном итоге, скорее, платонизм, сосредоточившийся на познании души, чем аристотелизм, призывавший к непосредственному познанию вещей, так как новая наука может быть понята как *экспериментальное доказательство платонизма*.) В лице Галилея и Декарта в науке Нового времени линия Платона и Архимеда взяла реванш (известна фраза К.: *Наука есть реванш Платона*) у линии Аристотеля (как рафинированного выражения установки *здравого смысла*) в понимании природы знания. (Саму линию раздела между аристотеликом и платоником К. проводил при этом достаточно своеобразно: *...Если вы отстаиваете высший статус математики, если, более того, вы придаете ей действительную ценность и решающее значение в физике, вы платоник. Если же, напротив, вы усматриваете в математике абстрактную науку и, следовательно, считаете, что она имеет меньшее значение, чем другие физические и метафизические науки, занимающиеся действительным бытием, если, в частности, вы утверждаете, что физика не нуждается ни в каком другом основании, кроме опыта, и должна строиться исходя непосредственно из чувственного восприятия, что математика должна довольствоваться второстепенной и побочной ролью простого вспомогательного средства, вы последователь Аристотеля*.) В наблюдении нам доступны лишь знаки, и только владение определенной методологией, опирающейся на *метафизические* идеи (*философскую субструктуру*, *философский горизонт*), позволяет нам обнаруживать (в эксперименте) существенные факты и отношения (отсюда достаточно уничижительная оценка К. методологической программы Ф.Бэкона, которую он, по сути, выводит за рамки современной науки). Однако и сами экспериментальные средства являются, согласно К., *не чем иным, как воплощенной теорией*. Точный инструмент (в значительной мере и техника в целом) изготовляется исходя из потребностей науки, а не возникает в результате изменения повседневных практик (в которые он в последующем может быть весьма продуктивно вовлечен). Отсюда еще один тезис К. о том, что тесная связь науки и техники есть существенно современный феномен. И в античности, и в средние века научные и технические сферы развивались автономно. Более того, К. показывает, что античность не то чтобы не смогла породить феномен техники, а просто в ней не нуждалась античная наука в силу логики своего внутреннего развития (она никогда не пыталась математизировать движение земных тел: *...она не допускала возможности, чтобы в этом мире существовала точность и чтобы материя нашего подлинного мира могла предстать во плоти математического существования...*). В античности и в средние века отсутствовала, утверждает К., сама идея измерения (уже поэтому некорректно в этом отношении говорить об их *неразвитости*), и именно поэтому мир, с которым они имели дело, был миром *приблизительности* (неточности). *Так что, повторим, не технической невыполнимостью, а исключительно лишь отсутствием идеи можно объяснить этот факт* (отсутствия точных инструментов). Таким образом, К. еще раз приходит к выводу о том, что наука, как знание прежде всего теоретическое, озабоченное поиском истины, может быть понята лишь в *своей собственной истории*, а эта последняя не есть *хронология открытий или, наоборот, каталог заблуждений*, а есть, скорее, целостная история *необычайных приключений человеческого духа*. И здесь перед К. возникает новая дилемма. С одной стороны, история духа должна быть взята в его аутентике, саморепрезентации. С другой она адекватно видится лишь в определенной временной перспективе, т.е. подвергается угрозе модернизирующей интерпретации. *Историк проектирует в историю интересы и шкалу ценностей своего времени и только в соответствии с идеями своего времени и своими собственными идеями он производит свою реконструкцию. Именно поэтому история каждый раз обновляется и ничто не меняется более быстро, чем неподвижное прошлое*. Поэтому мы всегда, имея дело с реконструкциями, исходящими из определенной принятой методологии (в этом смысле К. сомневается в том, что *из истории вообще возможно извлечь какие-либо факты*), никогда не можем охватить всю полноту событий (хотя и должны к ней максимально стремиться). С другой стороны, имея дело с прошлым лишь через свидетельствующие о нем тексты (данные нам знаки), мы всегда (опять же при соответствующей методологии) способны обнаруживать нетождественность текста и мысли. В тексте присутствует неосознаваемое автором неявное знание, скрытая система отсылок, что обнаруживается лишь в ретроспективе, простроенной из *более развитого* знания (идея близкая, но не тождественная) версии *личностного знания* Полани), и может стать основанием новой реконструкции (в силу этого текст нельзя заменить учебником как констелляцией современного видения той или иной проблемы, той или иной области научного знания). Поэтому в антитезе *аутентичность модернизация* первая представляет собой недостижимый идеал познания, с одной стороны, но и налагает жесткие ограничения на возможные реконструкции прошлого с другой. И только сочетание *вживания* в прошлое и *дистанцирования* от него (связанное с возможностями наличных интеллектуальных ресурсов) позволяет обнаружить те структурные инварианты, которые определили интеллектуальную историю в ее динамической целостности, а следовательно, способны помочь пониманию современного состояния науки и познания в целом.... смотреть
(1892-1964) рус.-франц. философ и историк науки. Родился в Таганроге, учился в гимназиях Тифлиса и Ростова-на-Дону, в 1908 уехал в Париж изучать математику и философию. В 1909-11 годах в Геттингене, где слушал лекции Гуссерля и был активным участником феноменологического кружка. Влияние феноменологии отразилось на стиле работ К., хотя он не принимал некоторые идеи Гуссерля, в частности его трактовку отношения науки и жизненного мира В первую мировую войну воевал добровольцем сначала во французской, затем в русской армии. После войны вернулся во Францию, в 1929 получил докторскую степень за работу о Я. Беме. В 1930-1963 сотрудник Практической школы высших исследований в Париже. В 1920-30-е годы опубликовал серию статей по истории русской философской мысли о Чаадаеве, И. Киреевском, Герцене, о влиянии Гегеля в России, а также две книги по этой тематике: *Философия и национальное движение в России в начале XIX века*(1929) и *Очерки истории философских идей в России*(1950). С начала 30-х годов интересы К. смещаются в область истории науки. После опубликования *Этюдов о Галилее* (1939) он стал признанным лидером интерналистского направления в историографии науки, объясняющего развитие науки интеллектуальными факторами эволюцией философских идей и внутренней логикой научной мысли. После второй мировой войны возглавлял франц. Центр исследований по истории науки. К. разработал ряд методологических принципов, определивших новый способ видения и интерпретации научного знания. Ему удалось поднять историю науки на теоретический уровень путем выявления глубинных устойчивых идеальных структур, определяющих условия возможности или невозможности возникновения и функционирования конкретных научных идей. Основополагающим в теории К. является принцип единства научной, философской и религиозной мысли. Другая его важная установка требование представить ход научной мысли в ее творческой созидательной активности, для чего необходимо поместить изучаемые источники в интеллектуальный и духовный контекст эпохи, представив их в аутентичном значении и не пытаясь прояснить *темную и смутную* мысль наших предков путем перевода ее на современный язык. Существенное значение, по К., имеет также включение как значимого для историко-научного исследования того способа, каким научная мысль определенной эпохи осознавала себя и противопоставляла себя тому, что ей предшествовало и сопутствовало. При этом он признавал необходимым изучать заблуждения и ошибки науки, поскольку они не менее поучительны, чем ее достижения. Одним из первых он выдвинул идею некумулятивного развития науки и вопреки позитивистской историографии сумел показать, что это развитие совершается в тесном единстве с философией, что великие научные революции всегда определялись переворотами или изменениями философских концепций. Наиболее важной в этом отношении он считал научную революцию XVI-XVII веков, которая нашла выражение в глубоком преобразовании нашей картины мира в *разрушении старого Космоса* и утверждении принципиально иного понимания универсума. Основную линию становления новоевропейской науки К. видел в отказе от античного и средневекового понятия *космоса* и замене его понятием бесконечного и однородного пространства, а также в переходе от качественных и неточных понятий аристотелевской и средневековой физики к абстрактным идеализированным объектам математической физики Галилея и Декарта. B.C. Черняк Очерки истории философской мысли. М., 1985; Etudes Galileennes. V. 1-3. P., 1939; From the Closed World to the Infinite Universe. Baltimor, 1957; La Revolution astronomique: Copernic, Kepler, Borelli. P., 1961; Etudes Newtoniennes. P., 1968.... смотреть